«Странное явление. Неужели никто её не видел и не помнит?» — мой недоумённый взгляд провожал керосиновую лампу в руке уходящего врача.

В конце концов, я махнул рукой: «Встану на ноги и обязательно навещу её. Там всё узнаю и поблагодарю», — успокоил себя в этом вопросе.

Наконец, первые выходы на поверхность: свежий морской воздух, тёплый ветер, настоящий свет. В первое мгновение мне казалось, что мои глаза ослепнут, хотя на носу у меня красовались закопчённые очки, оклеенные бумагой вокруг оправы для полной защиты от проникновения солнечного света к глазам. Я даже потерял равновесие, и если бы не дежурная медсестра рядом, то, наверное, упал бы. Через какое-то время, привыкнув к дневному свету сквозь тёмные стёкла, начал различать окружающую обстановку. Она мне показалась странной: я не мог различить чётких контуров окружающих строений. Медсестра посадила меня на каменную плиту рядом со входом и попросила не снимать очки, пока она не вернётся за мной. Тёплый камень приятно грел меня, я закрыл глаза и наслаждался мягким бризом. От блаженства мироздания меня отвлекло мягкое прикосновение чьей-то руки. От неожиданности вздрогнул: кто-то стоял рядом. Наверное, дежурная медсестра вернулась. Уже хотел снять очки, но она остановила меня.

— Не надо. Ещё рано. Ты вышел на свет первый раз.

Я замер: это был голос Надэж. Я не двигался, боясь спугнуть видение.

— Как ты себя чувствуешь? — прозвучал её вопрос.

— Спасибо, Надэж.

Она продолжала держать руку на моём плече. Мне хотелось прикоснуться к её ладони, но мысль «А вдруг растает?» останавливала меня. И я продолжил:

— Уже могу самостоятельно передвигаться, дышать. Наверно, я счастлив, — мои глаза невольно зажмурились от удовольствия.

— Счастлив? — в голосе девушки послышалось сомнение. Сквозь тёмные стёкла очков её лицо было почти неразличимо, но мне казалось, что она отвернулась.

— Буду здоровым, и все беды будут решены, — прозвучал мой бесшабашный ответ. Тёплый ветер ласкал лицо. — Но как ты сама? Работаешь медсестрой? В каком госпитале? — попытался перевести разговор на неё.

— Я? — она замялась, возникла небольшая пауза, потом тихо произнесла: — У меня тоже всё будет хорошо.

Вдали раздались звуки шагов.

— Мне пора. Так хочется, чтобы у тебя было всё хорошо, — она вздохнула.

Ещё секунда — и моё плечо уже не чувствовало её ладони. Сорвал очки и получил удар света по глазам. Зажмурившись, вскрикнул и закрыл лицо ладонями.

— Что Вы делаете? — прозвучал громкий крик дежурной медсестры. — Я же просила Вас не снимать очки. Вы можете повредить сетчатку глаз.

Она подбежала ко мне и снова водрузила на мой нос очки.

— Вам надо прилечь. Пойдёмте, — женщина начала приподнимать меня.

— Подождите, — я поднял руку, останавливая её. — Где медсестра, которая только что со мной разговаривала?

— Здесь нет никакой медсестры, кроме меня, — женщина торопливо отрывала меня от плиты, практически не обращая внимания на мой вопрос.

Поддерживая за талию, она повела меня снова в подземный госпиталь.

— Только что разговаривал с ней. Француженка Надэж Растиньяк, — пытался объяснить я, но в ответ получал только женские вздохи сочувствия.

— От радости может померещиться, что угодно. Но ничего, моряк. Всё будет хорошо. Твоя француженка обязательно появится, но потом, а сейчас мы пойдём отдыхать, — ласковый тон женщины вызывал во мне бурю ругательств: «Дьявол! Почему они все разговаривают со мной как с маленьким?»

Обернувшись назад, выкрикнул:

— Надэж! Надэж! — и попытался остановиться.

Никто не ответил, медсестра успокаивающе погладила меня по спине.

— Пойдём, моряк. Завтра, завтра поищем твою Надэж.

Кто-то выглянул из-за входной двери в подземелье.

— Сестра! Что-то случилось? — по голосу понял, что это был доктор Рэтклиф.

— Нет, ничего, сэр. Просто мы очень сильно переволновались. Шутка ли, первый раз на прогулке, — ответила ему женщина.

Я понял, как, наверное, глупо выглядело моё поведение со стороны, и дал себя увести в палату. Медсестра уложила меня в койку. Мне удалось убедить её, что это было минутное помешательство, и оно уже прошло — успокоительная микстура не нужна. Погрузился в сумрак и, лёжа в постели, пытался проанализировать случившееся, но ничего серьёзного на ум не приходило…

Ещё месяц скучнейшего пребывания в госпитале, скрашиваемого вялыми беседами с соседом по палате — наводчиком зенитной установки Джорджем. Во время налёта осколок повредил ему ногу. Теперь он ходил на костылях. Скуки ради, англичанин научил меня играть в покер, чем мы иногда и занимались в своей «норе» практически в темноте (как только это у нас получалось?). Но время идёт, и вот я получил мешок со своими вещами и был выписан на волю как почти выздоровевший. Ободряющий хлопок по плечу от доктора Рэтклифа, добрые пожелания от Джорджа — и надо мной расстилается безоблачное небо Мальты. Но уже осеннее небо.

Куда теперь податься? Посидев на каменной плите рядом с госпиталем и собравшись с силами и мыслями, побрёл в порт. Мой взгляд, моё сознание во время прогулок вокруг форта уже привыкли к новому виду города. Это не были искажения от неравномерно закопчённых стёкол очков — это была деформация самого пространства вокруг меня: столица острова превращалась в упорядоченные холмы из кусков известняка с торчащими кое-где слепыми остовами ещё не до конца разрушенных домов. Я как будто оказался в другом измерении.

Война, охватившая Европу, заставила всю планету сжаться подобно шагреневой кожи. Мой мозг охватывал теперь картину мира как единое целое, но и как следствие — коллапс в понимании этого мира — он начал превращаться в безумную мозаику. За время моего пребывания на больничной койке многое изменилось: после подписания «настоящими французами» Хюнтцигером и Вейганом капитуляции («И это говорит такой же «настоящий француз» Ракито́ф», — едко заметил внутренний голос) боши оккупировали половину страны, марионеточное правительство во главе с выжившим из ума стариком Петеном перебралось в Виши, началась высылка евреев. Но самое страшное для моего понимания случилось сентябре. Это были новости об атаках британского флота на французские корабли в портах Марс-эль-Кебир и Дакар. Причина? Отказ присоединиться к союзникам или сдать корабли. Эти известия разнесли мой мозг вдребезги. Несколько недель после этого я боялся поднять глаза