раненного из-под простыни выпала рука, она была забинтована, я отвернулся — кисть ампутирована. Мне стало нехорошо. Папаша Гийом заметил мою реакцию. Похлопав по плечу, он потянул меня за собой. Я поплёлся по направлению к люку, позади продолжали скорбно стучать шаги санитаров. Желания оглядываться не было.

Вот так мы и попали в машинное отделение не только на работу, но и на отдых — удовольствие не из приятных. Поэтому ночью выбрался на палубу, держа под мышкой матрас и подушку. Папаша Гийом разрешил мне вздремнуть пару часов. Бросил взгляд на море: на горизонте маячили британские эсминцы из нашего сопровождения. Забравшись за контейнер с инструментом — чтобы не скатиться при качке — улёгся на матрас. Безоблачное небо, усыпанное звёздами, располагало на философский лад, но глаза слипались: слишком хотелось спать.

Прежде чем окончательно провалиться в темноту сна (так хотелось, чтобы это была темнота — и больше ничего), у меня снова промелькнул момент прошедшего дня: Папаша Гийом с поднятой головой, в небе звено британских бипланов, и его крик «Наши!». «Наши! Наши? Неужели даже для прожжённого моряка-марсельца англичане стали нашими? Этого не может быть. Тогда что же это? Враг моего врага — мой друг? И он становится «нашим»?» — ответы на ум не приходили, мой впадающий в дрёму мозг совсем запутался, но спасительный сон отложил на время (может, навсегда?) поиск этих ответов.

Папаша Гийом пожалел меня: меня разбудил забрезживший рассвет. Вскочив с матраса, скатился в машинное отделение. Около последней ступеньки меня встретил стармех.

— Патрон, ты не разбудил, — возмущение на моём лице позабавило его.

— Вот она благодарность старикам, — стармех вертел в руках какую-то ветошь.

— Патрон, ты сам не сомкнул глаз, — я продолжал возмущаться.

— Тише, тише. Козу разбудишь, — рассмеялся Папаша Гийом, посмотрев в угол, где лежало животное.

«Интересно, как она может спать в этом шуме, — подумал я, повернув голову в сторону Джали: та, действительно, закрыв глаза, лежала на старом коврике, положив голову на подогнутые передние ноги. — Настоящий моторист — грохот двигателя ей не мешает», — улыбнулся я. Но наша идиллия была прервана звуком далёкой сирены. Мы инстинктивно посмотрели вверх и кинулись по трапу на палубу. Сирены раздавались с военных кораблей сопровождения.

— Ну, вот и всё, — с лица Папаши Гийома слетела улыбка. — Настало время нашего крещения — налёт на конвой.

Громкоговоритель заорал голосом капитана:

— Всем занять места согласно штатному расписанию.

Мы как будто не слышали, уставившись в небо и высматривая на горизонте чёрных стервятников. Но наши наблюдения были прерваны криком Моро, высунувшегося из иллюминатора рулевой рубки:

— Эй, крокодилы безухие, какого дьявола вы здесь ошиваетесь? У вас открылся променад Ниццы?

Мы побежали назад к люку, чтобы через несколько секунд оказаться в трюме. Я ещё раз пробежался по машинному отделению, проверяя показания манометров и указателей: всё в норме.

Мы опасливо поглядывали вверх. Я не удержался и вскарабкался по трапу, высунув голову наружу. Шум двигателя затих, но ему на смену пришли другие: зенитные установки на эсминцах работали непрерывно. Тёмные облачка начали подниматься над надстройками судов сопровождения. Однако самое страшное происходило в небе: стая чёрных птиц неслась над ними, очевидно, они рвались к транспортникам, то есть к нам. Несмотря на жару, по спине пробежал холодок: «К нам». Мне тут же захотелось убраться вниз, но вдруг почувствовал прикосновение к ноге. Опустил глаза вниз — Папаша Гийом поднимался вслед за мной.

— Ну, что там, Малыш? — в его маленьких глазках блестело любопытство. Подвинулся, пропуская стармеха. Так, высунувшись из трюма, мы наблюдали за приближающейся смертью. Один из самолётов снизился.

— Святые! Торпедоносец! — воскликнул Папаша Гийом, он дёрнул меня за спасательный жилет. — Готовься, парень, прыгать. Шлюпки на корме. Хотя… — он замолчал.

И мы увидели, как от самолёта отделилось что-то тёмное: нетрудно было догадаться…

— Торпеда! Готовься… — воскликнул стармех, но не успел даже закончить, как «Бретань» неожиданно приняла правый борт. От резкого наклона мы скатились вниз. Джали, подняв голову, удивлённо смотрела на нас.

Папаша Гийом вскочил первым, отряхнулся («Действительно, любая соринка может быть заметна на старой промасленной робе», — ехидно заметил я) и подмигнул Джали:

— Береги рога, коза, а то молока твоего так и не попробуем.

Я уже снова лез вверх, но остановился, правда, не по своей воле: Папаша Гийом ухватил меня за штанину.

— Куда ты, парень? Стой, идиот!

Он с силой рванул меня вниз, и я снова скатился вниз. И вовремя! По палубе забарабанил дождь. Дождь? «Нет, это был особенный дождь — из свинца и стали», — мелькнула догадка. В отличии от молодого матроса, более опытный стармех быстро понял, что над нами могут пролететь истребители сопровождения. Металлические балки и палуба защитили нас от пуль. Мы застыли, пережидая пролёт самолётов — их было два. Через несколько секунд рёв самолётов как будто затих.

«Как там раненные и остальные члены экипажа?» — снова бросился к трапу.

— Куда ты, дьявол? — крикнул стармех, однако было поздно: я оказался под открытым люком. Кто мог предполагать, что третий истребитель отстанет от первых двух? Но он отстал, пролетев как раз надо мной. Барабанящие капли пробежали по палубе, потом, к моему удивлению, на мгновение прервались. Но на самом деле, они не прервались. Доля секунды — и прозвучал визжащий свист: пуля влетела в трюм. Искры брызнули от металла. Я почувствовал удар в грудную клетку. В глазах блеснула яркая вспышка, как мне показалось, проникнувшая в середину груди, резкая боль охватила всё тело, а потом темнота…

Но я родился в рубашке: вся моя жизнь — это цепь счастливых случайностей. В этом я убедился, когда очнулся — «Жив!» — и открыл глаза. Сразу почувствовал, что нахожусь в замкнутом пространстве. Мой взгляд должен был упереться в… потолок? Нет, это было только моё инстинктивное ожидание. Потолка не увидел. Вместо него надо мной висел сумрак, Очевидно, где-то рядом находился какой-то слабый источник света. Окружавшую меня темноту пронизывали едва заметные светлые полосы. Прислушался, но, очевидно, слух ещё не вернулся ко мне: в голове царила тишина. Моя попытка приподняться была пресечена резкой болью, в глазах потемнело, и я потерял сознание.

Через какое-то время снова очнулся. На