этой новой радостной картинки своей бессмысленностью. В приоритете у Заболоцкой всегда была работа. Но теперь, после поступления в институт, учеба казалась не менее важной. Поэтому, закончив уборку, Кира с удовольствием оглядела свое жилище и вслух произнесла: «Нет уж, это моя жизнь и мои дела. А хозяйственных магазинов в Москве много. И не только магазинов!»

Гостей она пригласила на Татьянин день. Рассудила, что студенческий праздник очень подойдет для этой цели. Накупила всего в самых дорогих магазинах, сама испекла пирог с мясом. Когда она приглашала старуху Беглову, та удивилась и отказалась:

– Ты с ума сошла? Куда я пойду? Я по квартире еле хожу.

Кира на нее посмотрела – та действительно сильно сдала, хоть и пила витамины, купленные Кирой, а Мезенцева регулярно ей колола препараты для укрепления сосудов. Вообще, Римма Станиславовна взяла над старухой шефство – она регулярно готовила горячее, следила за чистотой в доме и периодически устраивала скандалы родственникам Бегловой. «Как вам не стыдно, старуху бросили, хоть бы батон хлеба привезли! Хоть бы просто навестили!» – увещевала она их. Но родственники, по всей вероятности, поставили на старухе крест, слушали невнимательно, лениво отбрехивались, Беглову не навещали.

– Нам с тобой еще хоронить ее придется, – как-то сказала Мезенцева, – не то чтобы дорого, но очень печально. Ведь дети же есть, внуки.

– И похороним, – сурово отвечала Кира.

Сейчас, когда Заболоцкая готовила отметить свое поступление, примирение с родителями, ей очень хотелось видеть за столом тех, с кем она прожила в этом заброшенном доме самое тревожное время.

– Так, вы меня очень обидите, если не придете! – строго сказала Кира. Она вообще поняла, что со старухой надо говорить на «ее языке». Грубовато, резко, без сюсюканий. Беглова молчала.

– А кто будет? – наконец спросила она.

– Все близкие люди. – Кира перечислила гостей.

– Буду. Подарков не жди. Стара я по магазинам бегать.

– Да какие подарки! Не день же рождения.

– Все равно. Студенткой же стала.

– Никаких подарков! – строго приказала Кира.

Накануне знаменательного дня Кира собственноручно вымыла подъезд и лестницу, попросила дворника из соседнего двора вкрутить перегоревшую лампочку. В своей квартире она решила натереть мастикой полы. Пол во всем доме был паркетным. В квартире Заболоцких он хорошо сохранился – лаком его никогда не покрывали, мыли, сушили и мазали жирной мастикой. Дерево не темнело, пропитывалось жиром и становилось все более «породистым». Свернула все свои синтетические половички, купленные в своем же магазине, протерла влажной тряпкой пол, а потом мягкой пахучей пастой стала его натирать. Кира даже не ожидала, что этот запах вызовет слезы. Слезы умиления и детских воспоминаний. Мастика пахла предновогодней уборкой, домашними радостями, теплом и всем тем, что было давно позади. Кира плакала и вспоминала жизнь, которую очень долго считала неудавшейся, никчемной, лишенной яркости, наполненной каждодневными тоскливыми проблемами. Но оказалось, что душа ее тоскует по тем дням.

Когда дом приобрел прежний облик – запах мастики волшебным образом именил обстановку, – Кира выдвинула на середину комнаты круглый стол, накрыла его белой скатертью, расставила посуду и разложила приборы. Все было новое, с иголочки: французские тарелки, немецкие вилки и ножи, бокалы для вина Кира купила простые, стеклянные, но очень изящной формы.

«Вот родители порадуются за меня!» – подумала она.

Гости оказались пунктуальными. Ровно в семь пришли Мезенцева и Степан Андреевич. Соседка подарила Кире набор французской косметики, Волховитов принес дорогой ежедневник в кожаной обложке.

– Смотри, здесь блок меняется. Год закончится, вставишь другой. А обложка остается.

Подарок был роскошным, Кира это сразу поняла.

Родители приехали с баночками, кастрюльками и… картиной. На картине был изображен дом со львами и вековые деревья вокруг.

– А я знаю, где это! – вдруг воскликнул Волоховитов. – Это в Хамовниках.

– Точно, – обрадовался отец Киры. Между мужчинами завязался разговор, женщины суетились вокруг стола.

– Так вот как вы живете здесь! – вздохнула мать Киры.

– Да, хорошо живем. Дружно, спокойно. Ангел-хранитель у нас есть – Степан Андреевич. Он, так сказать, руку на пульсе держит. Но с домом ничего не будет пока, не волнуйтесь.

– Да как же не волноваться, живет дочка в заброшенном доме.

– И что? Он не заброшенный, он на балансе одной уважаемой организации. – Мезенцева улыбнулась, но мать Киры не повеселела.

– Мама, ну, что ты в самом деле?! Твоя дочь – золотая медалистка, студентка отличного вуза. У нее есть работа, она независима материально. У нее есть отличное жилье. Мама, скажи, что не так?! – Кира вдруг обиделась, что мать почти плачет.

Ее слова, видимо, услыхал Волховитов, он прервал разговор с отцом Киры и шумно потребовал, чтобы все сели за стол.

– Право слово, я голодный, Римма меня не покормила! Давайте садиться, славить нашу Киру, пить и есть!

– Давайте, – обрадовалась Кира, а потом спохватилась: – А где Беглова?!

– Сейчас я ее приведу. – Отец вышел из квартиры.

– Забыла, наверное, – вздохнула Мезенцева, – совсем старая, а родственники просто оставили.

– Или заснула, – предположила Кира, – сколько раз я заставала ее спящей на стуле.

Отец Киры и Беглова появились минут через двадцать, когда они вошли в комнату, у всех вырвался возглас изумления. Старуху Беглову нельзя было узнать. Вместо темного платья на ней были белая блузка, синий пиджак и юбка в складку. Воротник блузки украшала брошь в виде бантика. Седые волосы старухи были забраны наверх, из пучка торчали шпильки. Щеки были подрумянены. В руках она держала предмет, похожий на небольшую вазочку на ножке…

– Это тебе, – Беглова вручила вазочку Кире, – это для ручек и карандашей. Старинная. Это мне еще подарили, когда я пошла в первый класс.

– Что вы, это же память… – запротестовала Кира.

– Память. Вот ты ее и сохранишь, – отвечала Беглова. Она с видимым удовольствием заняла место подле Волховитова.

– Вы мне расскажете последние политические и партийные новости? – обратилась она к нему немного кокетливо.

Тот даже не моргнул глазом.

– А вы к какой партии себя относите?

– Мне близок Жириновский, – сказала Беглова, – интересный и говорит правильно.

– По мне, так он просто популист. И вообще, даже не верится, что он готов бежать длинную дистанцию. То есть серьезно участвовать в политической борьбе.

– А вы считаете, у нас такое будет? Вы считаете, что у нас возможна борьба?

– Так и сейчас уже она есть, – отвечал Волховитов, – вон, какие дебаты…

Разговор принял неожиданный оборот – все вдруг стали вспоминать, как голосовали в СССР, как отлынивали или ходили на избирательный участок, чтобы купить пирожков, а сейчас, мол, все спорят, ругаются из-за кандидатов.

– Вот, пожалуйста, и перемены! Разве плохо, – сказал отец Киры, а мать привычно вздохнула.

– Конечно, это не