новых, еще более сложных. Вопросы эти касались самых разных сфер ее жизни: дом, работа, родители, здоровье, прошлое, будущее, настоящее, но все их объединяло одно — ни на какой из них она не могла найти ясного ответа. Вспыхнувшие и захватившие ее мысли, проблемы, догадки не давали ни капли определенности, а наоборот — за ними неизменно следовал жуткий шлейф отчаяния и полной безысходности. Этот шлейф все глубже проникал в ее душу, все сильнее и плотнее окутывал разум, и на свете была только одна сила, способная хоть в какой-то мере унять стремительно поглощавшие ее тревогу и смятение. Это был он.

В нем заключался главный вопрос для Любы, в его реакции, в его отношении, в его решении. Она чувствовала, что вся ее жизнь перевернулась и в прежнюю колею уже не войдет вне зависимости от ответа Завязина; но его ответ дал бы ей понимание того, будет он рядом с ней в грядущем столь неясном и пугающем будущем или… И это «или» вселяло в нее такой ужас, что она не позволяла ему даже приблизиться к своему сознанию.

Полностью захваченная мучительными в своей неразрешимости мыслями, Люба не находила себе места. Выйдя из ванной, она попыталась лечь на диван, но стоило ей только принять горизонтальное положение, как тревожные предчувствия с удвоенной силой навалились на нее. Она села — сидеть было ненамного легче. Не проходило и нескольких минут, как она вскакивала, начинала описывать круги по комнате, затем шла на кухню и снова возвращалась в зал. Дыхание ее было тяжелым, звучным; напрягшиеся брови нависли над глазами, в которых отражалось сильнейшее беспокойство, даже испуг, будто она только минуту назад стала свидетельницей какого-то душераздирающего зрелища.

Так прошел час, в течение которого Люба ни на мгновение не выпускала из рук телефон, ожидая сообщения от Завязина. Она прекрасно знала, что любовник не позвонит и не напишет ей (они виделись в четверг, и он предупредил ее, что на выходные собирается с женой за город), но тонувшая в отчаянии душа ее то и дело заставляла в слепой надежде обращаться к экрану. Все на свете готова была она отдать сейчас за то, чтобы поговорить с Завязиным, чтобы хоть как-то определить свое положение, но телефон молчал.

Чувствуя себя как на иголках, Люба принялась лихорадочно перебирать дела, которые были запланированы ею на выходные, пытаясь отвлечь себя ими. Перво-наперво она позвонила в ночной клуб сообщить, что заболела и не выйдет вечером на работу, а положив трубку, поняла, что больше-то никаких дел и не осталось. Выходные были абсолютно свободными, и эта свобода означала для нее сейчас приговор на медленную мучительную пытку собственными мыслями и переживаниями. Во что бы то ни стало ей нужно было занять себя чем-нибудь, и, вспомнив, что с самого утра она еще даже не завтракала, Люба бросилась на кухню. Разбив на сковороду пару яиц, она взялась делать бутерброд с сыром, а когда все было готово и яичница оказалась перед ней на тарелке, вдруг почувствовала, что аппетита нет вовсе, а вместо него возникло чуть ли не отвращение к пище.

Оставив еду нетронутой, Люба продолжила свои метания по квартире. В глубине души она чувствовала, что так ей было легче: быстро ходить, перемещать взгляд, брать какие-то предметы, вертеть их в руках, класть назад, чтобы только не быть без движения, не освобождать полностью свое сознание. Но все эти перемещения отвлекали мало: тягостные переживания неотступно преследовали ее.

Время тянулось для Любы минутами, в каждую из которых она успевала передумать десятки самых разных мыслей. «Может, тест ошибочный?» — пришло вдруг ей в голову, и она, крепко ухватившись за эту догадку, скорее заспешила покупать еще один. Сердце ее наполнилось надеждой: забыв обо всем на свете, она почти бежала по улице до аптеки и обратно; но второй тест дал тот же результат, и снова смятение, кажется, еще большее, нежели прежде, окутало ее.

Весь день Люба терзалась и мучилась неизвестностью, которую большей частью рождал основной для нее вопрос: как отреагирует Завязин? Сама она могла позвонить ему только в рабочее время, а значит, должна была ждать понедельника. Но по мере приближения вечера стремительно таяла ее убежденность в том, что он будет рядом: все явственней ощущала она, как до ужаса пугающее «или» вплотную подкрадывалось к ней.

Поняв наконец, что если не решит для себя главного вопроса, то всю ночь не сможет сомкнуть глаз, да и вообще неизвестно как доживет до утра, Люба позвонила Завязину. Когда он сказал, что приедет через час, то буквально вырвал ее из кромешного мрака — только этой мыслью продолжала она существовать. Но стрелка перевалила за заветный рубеж, и с каждой последующей минутой «или» черным туманом предощущений вновь стало окутывать ее душу.

Спустя еще десять минут в коридоре раздался звонок, и Люба в волнении побежала открывать. С трудом сдерживала она себя от желания с ходу броситься в объятия любовника и в них найти утешение, но когда тот, заперев за собой дверь, развернулся, весь ее душевный порыв пропал без следа. Завязин был предельно сосредоточен, холоден и серьезен. Ни одной нотки любви, заботы или понимания не находила Люба в его лице: сильнейшая оторопь обрушилась на нее, сковав по рукам и ногам, а душу охватил панический страх — похоже, самые жуткие глубинные опасения ее сбывались.

— Привет, — строго сказал Завязин.

— Привет, — настороженно ответила Люба.

Не произнеся больше ни слова, Завязин принялся раздеваться.

— Я беременна, — тихо проговорила Люба и замерла в ожидании его реакции. Внутри нее все изнемогало от желания добавить: «Что же теперь, Глеб?!!» — но захвативший ее при виде любовника страх перед возможным его ответом не позволил ей произнести больше ни звука.

Ничего не сказав на это, Завязин прошел на кухню и сел за стол. Отодвинув подальше от себя тарелку с нетронутой яичницей и ломтик хлеба, на котором лежали потемневшие, подсохшие по краям кусочки сыра, он водрузил вместо них свои огромные локти и правым кулаком подпер скулу.

— Ты тест делала?

— Да.

— Я тоже сейчас заехал, купил один. Сделай еще его, — протянул Завязин приобретенную в аптеке упаковку.

— Я сегодня уже два сделала, — сказала Люба, указав рукой на подоконник.

Вытянув шею, Завязин посмотрел на лежавшие там тесты.

— И этот еще сделай.

— Но нужно с утра. Вечером может ничего не показать.

— Сделай сейчас. Это французский, должен верно определить.

До крайности истонченные нервы Любы пришли в неистовое движение. От слов Завязина ей стало