– Ну что, пойдем, – сказал немецкий офицер Вагаскову, – будем надеяться, что ничего непредвиденного не произойдет.

Подтянувшись и забравшись на фундамент станины колеса, неторопливо и размеренно, они переступили через бетонный порожек, прошли между неподвижно зависшими соседними лопастями-ножами и спрыгнули с той стороны.

Немецкий офицер с усмешкой повернулся к Вагаскову.

– Ну что ж. Спасибо Майклу Фарадею и вашему матросен-гефрайтеру. – Он повернулся к остальным. – Прошу за нами, господа.

Спотыкаясь и рвя брюки и бушлаты торчащими из бетона гнутыми проволоками, мы перебрались через порожек. Отряхнув бушлат от грязи и паутины, я взглянул вперед – высокая и достаточно широкая – метров пять или шесть в ширину – дамба долгой, почти прямой стрелой шла куда-то вдаль к плохо различимым отсюда деревьям и зарослям кустарника; с обеих сторон круто она обрывалась в стоячую, попеременно пускавшую пузыри топь. Нестройно, отряхиваясь и поправляя одежду, мы побрели по чуть пружинящей, почти твердой, хорошо утоптанной дорожке, пройденные неполные полсотни шагов разом и мгновенно положили конец недолгому благодушию – с правой стороны, взяв лишь самую малость ближе, чем нужно, гладкую приветливую дорожку взметнул фонтанчиками песка и расколотого гравия крупнокалиберный пулемет. Бросившись на землю, стараясь отодвинуться к дальнему концу дорожки, несколько мгновений переждав и не дождавшись новых очередей, мы поползли, вжимаясь в землю вперед; оказавшийся впереди немецкий офицер, вытянувшись, тронул за плечо ползшего в метре от него Вагаскова.

– Давай быстрей – добраться до зеленой полосы – там не увидят.

Впереди, метрах в двустах, начинались древесные посадки – и правая и левая стороны дамбы были засажены стоявшими почти впритык друг к другу деревьями. Вминаясь в грунт, стараясь не спешить и максимально сливаться с дорогой, как учили, вероятно, каждого в разные времена и в разных школах разные инструкторы, мы за показавшиеся очень долгими полчаса или более доползли до линии зеленых насаждений – два или три раза пулеметчик, очевидно находившийся ниже уровня дамбы, давал длинные очереди поверх наших голов наудачу. Оказавшись за стеной деревьев – переплетенные ветви сплошной зеленой вязью делали внутреннее пространство дамбы практически закрытым от наблюдения с обеих сторон болота, вновь распрямившись, мы побрели по дороге.

Идя крайним справа, в редкие бреши в зеленом занавесе видя уходящий откос и пузырчатую зеленую воду, на мгновенье я остановился, привлеченный чем-то странным, каким-то беспрерывным, по звуку отчаянным, бьющимся движением в воде у самого откоса – вода, перекатываясь, билась и плескалась там, к перемешанному звуку воды порой отчетливо добавлялся какой-то другой – надрывный, раненый, почти тоскливый; не выдержав, раздвинув кусты, машинально подождав секунду в ожидании выстрела или какого-то другого движения, которое могло показать, что я обнаружен неведомым наблюдателем с островков в глубине болотной глади, осторожно, придерживаясь за ветки и корни кустов, я сполз к воде по глинистому склону – страшное, неведомое – кричащий взгляд широко раскрытых слезящихся нечеловеческих глаз был ответом на мое робкое заглядывание.

Какое-то огромное живое существо с длинным массивным туловищем и ластами, похожее и одновременно не похожее на огромного дельфина, похожее скорее на какой-то странный, грубый, варварски слепленный гибрид дельфина и морского льва, барахталось, то уходя в глубину, то вновь, словно из последних сил взлетая над водой. Спустившись еще ниже и приблизившись, так, что брызги полетели мне в лицо, я увидел главное – к спине существа широкими кожаными ремнями в железной оплетке был прикреплен объемистый предмет, похожий на ранец, – имевший толстый, тянущийся резиновый чехол, внутри он явно содержал какую-то жесткую конструкцию, напоминавшую кассету, набитую газовыми баллонами. Какое-то устройство со штыревыми антеннами и толстыми витками проволоки, похожими на детали контактных взрывателей, торчало в верхней части ранца, ближе к голове существа. Войдя в воду и увидев все вблизи, я понял, что произошло – лопнувший продольный ремень, соединявший груз на спине существа с плотно надетой на его голову сетчатой прорезиненной шапочкой, дал грузу сползти вниз, так, что поперечные ремни перекрыли передние ласты – стреноженное спереди, существо не могло плыть.

Крикнув кому-то из свесившихся сверху и в нескольких словах дав понять, в чем дело, минуту я ждал, пока боцман и один из немцев, так же цепляясь за кусты, спустились ко мне. В руках у немца был кортик, боцман прихватил с собой меч. Подсунув меч под один из ремней, удерживающих ранец, потянув его вверх (взявшийся за меч со стороны острия, боцман обмотал клинок куском мешковины), мы дали возможность немцу, действовавшему кортиком, ведя клинком по натянутой мечом коже, надрезать и искромсать ремень, последней сдалась и разорвалась окантовывавшая ремень с боковых концов железная оплетка.

Разорвавшись, ремень отделил наполовину ранец от спины животного, позволив ему высвободить ласты; притихнув, почти с самого начала процедуры что-то уловив и по-умному лишь чуть содрогаясь, наполовину высвобожденный зверь радостно ударил ластами по воде, обдав нас водой с головы до ног, почти тут же, словно смутившись и округлившимися повлажневшими глазами извиняясь за то, что сделал, он подгреб ближе к берегу, чтобы нам было удобнее, подставляя спину; орудуя мечом и кортиком примерно так же, как и раньше, мы после некоторых усилий перерезали, наконец, второй ремень, тяжелый ранец соскользнул со спины существа, подхватив его, боцман вытащил его на берег. Осторожно сняв винтовые крепления, он отсоединил крышку ранца – в обрамлении отлично фабрично изготовленных приборов в ранец были встроены несколько контейнеров, явно содержащих какое-то мощное взрывчатое вещество – контактные провода уходили в модули навигационного блока, индикация устройства явно была в порядке и что-то показывала. Боцман быстро провернулся к немцу.

– Оттащи это наверх.

Кивнув, немец, взвалив ранец на спину, цепляясь за кусты, с натугой потащил изуверскую ношу наверх, на дамбу. Освобожденное от изделий рук человеческих, существо никуда не уплывало, легкими движениями ласт и хвоста извивчато держась на поверхности воды, оно все так же неотрывно, не мигая смотрело на нас.

– Боевой пловец, – сказал боцман, – нам на курсах рассказывали, что вроде бы итальянцы или японцы, а может, и сами немцы такими вещами баловались. То ли сам, натренированный, бедолага, к какому-нибудь пароходу плывет, то ли навигационная система какими-то импульсами, вроде электрошока, его заставляет. Доплыл, контактный заряд сработал, и все – дельфин-герой.

Протянув руку, я коснулся спины животного. Наспех, грубо сколоченный, слепленный, сживленный из двух разных частей, двух разных, отдельных половинок, он радостно шевелил плавниками, то ли не желая уходить, то ли не зная, куда можно было уйти теперь. Боцман вздохнул.

– Дать бы ему рыбки, – сказал он, – да только где ее достать теперь.

Глядя на полудельфина, на это странное, подлое творение подлых, мерзких, гадких людей, я думал о войне и я думал как-то сразу обо всем. Я думал о погибших родителях, о зарезанной Лике, об убитой свинке из тихого городка, о забившемся в темноту и тишь своей жалкой квартирки беспамятном музыканте, я думал об убитых старичках и не взрослеющих детях, о сожженных под равнодушными взглядами девушках, и мне было стыдно, что я человек. Глупо, горько, до судорог гадко и стыдно, что я человек.