Шестьдесят лет Панагиотис не платил налогов. Ни цента. В той или иной мере пренебрегая своим богатством, он считал, что остался верен своему принципу благородной бедности (пусть при этом пожертвовав честью).

Слушания шли долго, и ему все это время не хватало мужества выйти на улицу и покрутить ручку своей шарманки даже вечером. Тонны евро, помещенные на хранение в банк до вынесения приговора, таяли на глазах, и, когда были оплачены услуги адвокатов, налоги и штрафы, у него осталась одна шарманка. Больше всего Панагиотис боялся тюремного заключения, но судья решил, что финансовое наказание является наиболее адекватным. «Это наказание в наибольшей степени отвечает характеру вины», — сказал он, подписывая бумаги, которые изымали у старика все, кроме его музыкального инструмента.

«Я все еще остаюсь артистом, — резюмировал Панагиотис, когда вышел из зала суда, — по-прежнему нарядный, в шляпе и костюме, с цветком в петлице. — А кроме моей шарманки, мне ничего и не нужно».

Когда он несколько лет спустя умер в той самой кровати, в которой спал почти полвека, его домохозяйка нашла в комнате записку — покойный завещал шарманку своему другу Тассосу. Женщина сообразила, что это кто-то из уличных торговцев, и быстро нашла его.

Для Тассоса получение наследства стало ступенькой в карьере — он больше не продавал бумажные носовые платки; но шарманка не была его призванием, как у Панагиотиса. Между Тассосом и шарманкой не возникло особой, душевной связи, и играл он без улыбки. Он не умел возвращать людей в прошлое.

Когда Тассос закончил свою историю, мимо промчался «феррари». Музыка, гремевшая из открытых окон машины, заглушила все другие звуки.

— Я тоскую по ушедшим временам! — прокричал Тассос, пересиливая шум.

Он имел в виду не только легкий доступ к музыке в любое время и в любом месте. Он говорил о намерении правительства обложить налогом даже уличных торговцев.

Закончился наш разговор горячей дискуссией о налогообложении. Я и представить себе не мог, что буду спорить на такую тему на греческой площади с человеком, который зарабатывает себе на жизнь игрой на шарманке, но я многое узнал о том, как некоторые греки относятся к налоговой системе. Они просто не видят себя в ней (как Панагиотис). Шарманщик Тассос не чувствовал себя обязанным платить хотя бы цент из своего заработка, самый малый процент. В его голове не укладывалось, что может существовать связь между ним, школами, больницами, дорогами, уборкой улиц — всем тем, за что нужно платить.

Он смотрел на вещи просто: все политики коррумпированы и те деньги, которые он отдаст правительству, лягут в чей-то карман. Такое представление у греков в крови… И оно небезосновательно. За последние несколько десятилетий высокопоставленные чиновники украли, безрассудно растратили, промотали миллиарды долларов, лишь углубив огромную, все возрастающую долговую яму, в которую погружается эта маленькая страна. Так что я отчасти понимал Тассоса, но не мог не спросить:

— Но как тогда может улучшиться ситуация?

Он не ответил, только пожал плечами, отчего у меня возникло впечатление, что этого человека не заботят проблемы общества — только собственные. Он был оркестром из одного музыканта во многих смыслах. Пока новая культура прозрачной экономики и политики не укоренится в стране снизу доверху, какие есть у Греции шансы?

Когда разговор был окончен (он очень быстро зашел в тупик), я заметил, что неподалеку стоит ряд переполненных мусорных бачков. На земле рядом с ними лежал человек, то ли мертвый, то ли спящий — не поймешь.

Я сразу подумал о связи между самоощущением Тассоса как личности, не имеющей перед государством обязанностей, и лежащим на улице человеком, которому государство ничего не может предложить. К концу беседы я злился на себя за то, что дал Тассосу денег.

Говорят, в Греции есть места (а также люди вроде Тассоса), которые существуют абсолютно вне рамок закона. Люди рассказывают о городках и деревнях, куда никогда не заглядывает полиция, — они существуют как независимые царства. Может, это чистая мифология, но я думаю, что не все слышанные мной истории вымышлены.

Недавно опубликовали сообщение о деревне на острове, которую много лет не навещали с проверкой полицейские инспекторы. Но вот в номе назначили нового главу полиции, и он решил побывать на острове. И что же? Жители деревни построили баррикады, открыли стрельбу и ранили нескольких полицейских. Через два-три дня осады проверяющие наконец сошли на берег и обнаружили, что из банков по всему острову выломаны банкоматы. А еще стражи порядка увидели десятки «порше-кайен» и множество детей, которые ни дня не проучились в школе. Процветающая экономика, основанная на торговле высокодоходными наркотиками, превратила это место в зону беззакония. Такую деревню редко увидишь на туристической карте.

Во время странствий по Греции мне случалось проезжать места, которые так и просились на почтовую открытку, но что-то там было не так, что-то вызывало у меня неприятие, инстинктивное отторжение. А порой встречались городишки с виду неказистые, но обаятельные. Конечно, это может быть связано со временем суток, улыбкой (или хмурым взглядом) владельца магазина или качеством обслуживания в кафе. Иногда трудно определить, что делает то или иное место гостеприимным или враждебным, но нередко объяснение находится.

После отъезда из Салоников я неделю или около того не спеша катил по восточному побережью мимо Катерини, Ларисы, Волоса и Ламии.

Как-то раз неподалеку от Ламии я заехал в рыбацкую деревню, такую красивую, что ни один художник не смог бы передать на холсте ее прелести. Чтобы добраться туда, я протащился по разбитой дороге (скорее, тропинке) через зеленеющие луга мимо рощ, где наливались спелостью плоды. Лимонов и апельсинов созрело столько, что они грудами валялись на земле, и никто их не собирал.

Деревня была расположена идеально — с южной стороны склонов и с выходом в закрытую гавань, где ровными рядами стояли яркие рыбацкие лодки. Имелась и небольшая песчаная бухточка, удобная для купания, где у самой воды высились сосны. Неподалеку на холмах в изобилии росли древние оливковые деревья с корявыми серебристыми стволами. Жителям, казалось бы, всего хватает вдосталь.

Насколько я мог судить по ресторанам на берегу, рыба добровольно приплывала в рыбацкие сети, чтобы накормить жителей, которые не обнаруживали никакого интереса к туристу. Все, кто сидел на террасах и в залах, очевидно, были местными, а если я спрашивал, есть ли в ресторане свободный столик, мне недоброжелательно бросали: «Тут», что означает «нет». Свидетельством пренебрежительного отношения к иностранным гостям может служить тот факт, что ни в одном магазине не продавались ни солнцезащитный лосьон, ни соломенные шляпы, ни даже открытки. Довольно странно для греческого прибрежного поселка. Полное отсутствие отелей, пансионов или, на худой конец, объявлений с надписью «Комнаты» казалось мне необъяснимым.