им есть дело до нас, раз уж они – наши.

– Ты хотел сказать: от рождения они – отражения (и отторжения) нас, – утвердительно вопросила она (рождений не ведающая).

Он улыбнулся её лукавству:

– Наши отражения (и отторжения) – суть (не) наши прижизненные реинкарнации, (не) наш песок сквозь пальцы; но – всё это неизмеримо (наше).

– Да, – не могла она не признать.

Они – шли. Шли к Сенной площади, которая в те недалекие (во всех без исключения смыслах этого слова) годы еще загроможденная расхлябанными и тускло освещенными ларьками (как раз грядущую её перестройку и обсуждали чинушу с бандитом); но – не видели и даже не предвидели, как бандит сделал движение, подзывая подручных, что из несущественных тотчас перекинулись в свою суть.

Пентавер (сын царя) и поэт (виртуально нашедший Москву – телесно никуда не переместившись) – заметили и не удивились, а энергия ци Цыбина прямо-таки расцвела в них обоих, признавая в происходящем нечто знакомое.

Разве что – кому было бы (не)вдомёк, что Сыну и Дочери Царя Небесного нет дела до (не)обычности происходящего; но – с их присутствием в виртуальной Москве поэта именно на реальной Москве нынешнее (не)здешнее происшествие отразится.

Быть может, и до Воскресения (по крайней мере – до его отражения в Чёрном зеркале) дело дойдёт; итак – о Среде Воскресения (наш удел – это люди):

– Что за нелепица! Такие ставки на кону, и вдруг кто-то посторонний путается под ногами! Это вы недосмотрели, – тихонечко и как-то вдруг взревел чиновник, успевший несколько (во всех смыслах этого слова) оправиться и сразу же (простым проворотом механизма отформатированного мозга) спешащий снять с себя любую ответственность.

Что именно говорит этот объект миротворения, значения не имеет даже для него (сам он так не считает); но – на примере дальнейшего увидим ли мы с тобой, читатель, именно технологию спасения моей родины; да! Именно – начиная от такой мелочи, как коррупционная встреча на Сенной.

Даже не могу сказать; поэтому – надо посмотреть (за дальнейшим); причём – сделать это следует немного иначе, чем уже проделано в первой части этой (не)правдивой истории.

Меж тем vip-чиновник (действительно едва не обгадившийся – непонятно только: от страха – или как кошка – от ярости) продолжил дозволенные речи:

– Да и сам этот антикварный городишко (черт бы его забрал туда, откуда извлекли), как он мне наскучил, мне бы в Москву; ничего – я всё этому городу припомню.

У чиновника случилась истерика, и его можно было понять; я не понимаю давешнего поэта на мосту, оказавшегося созвучным истеричному политикану: использовать Божий дар как лопату, чтобы выкопать себе дорогую могилу! Ведь без того таинства, что совершается Перворождёнными (которые – вечно некстати неустроенному миропорядку) – ничто и никто не имеет смысла.

Бандит, меж тем извлекший «мобилу» (так в те лихие годы люди его круга называли мобильные телефоны), искренне и как бы даже незлобиво удивился:

– При чем здесь случайность? И кто это (именно здесь) посторонний? – он был собран и уравновешен и уже всё решил, когда стал распоряжаться по телефону:

– Машину сюда. И подготовленных людей побольше. Ещё посмотрите, нет ли кругом полициантов, – необычное слово выдало необычность говорившего, представившегося своему собеседнику и представшего поначалу совершенно заурядным; но – и теперь не давшего зацепиться изощренным инстинктам интригана за необычность, поскольку коротконогий сразу же сказал и ему:

– Сейчас, уважаемый, вы уедете, а мы будем решать проблему.

Яна и Илья в этот миг уже миновали сенную и стремительно (как песчинки часов) летели к Вознесенскому проспекту, и он декламировал неизреченные строки (поэта Рильке):

И как в открытом море ветер резко меняет направленье, к ней, как к мертвой, бог подошел и встал вдали от мужа, и бросил, спрятанные в легком жесте, ему издалека сто здешних жизней. А тот, шатаясь, бросился к обоим и, как во сне, хватал их. Но они уже шли к выходу, где затолпились заплаканные женщины. И вдруг когда она с улыбкой обернулась, светла, как вера или обещанье вернуться взрослой из глубокой смерти к нему, живущему, - и, рухнув ниц, лицо закрыл он, чтобы после этой улыбки больше ничего не видеть.

Здесь – она взглянула на него. Как Стенающая Звезда взглянула. И не путать ее с простой Полярной, просто-напросто приложенной к небу как направление! И лишь тогда он попросил:

– Не смотри так!

– Ты опять пришёл не один (я имею в виду не только любимого тобою и мной Рильке); и зачем ты ее всегда за собой приводишь?

Она имела в виду не Пентавера (что ей «его» Пентавер – даже со всеми человеческими спинномозговыми помыслами?), а его смерть.

Смерть Ильи (теперь даже Пентаверу ставшая видимой: именно в этот миг даже Пентавер становился псевдо-наследником Первочеловека и оказывался обречён на величие: предназначен воскресить саму мысль о Воскресении СССР) сделала на личике гримаску и хотела что-то Яне заявить.

Причём – наверняка умненькое (за-явить – за-предельное), ведь любая смерть по своему умна и приходит во-время; но – Яна не позволила.

– Ты не умрёшь, – сказала она Илье.

Илья, конечно же, отвечать ей не стал, но она и не ждала ответа: они шли, касаясь друг друга сердцами, и уже свернули на улицу Римского-Корсакова.

Здесь он продолжил происходящее иной декламацией из трактата Эндимиона о любви, о философии унижения, об античных эротических таинствах, и в унисон его голосу невидимо загремела музыка.

Всё было очень имперски (шло от древних империй); так и в СССР осуществлялась мечта о Царстве Божьем на земле.

Не