Она – перелетела в протяженном полете за костоломов и встала у них за спинами, и потянулась тонкой рукой, и кончиками пальцев прикоснулась к шее коротконогого (у которого был пистолет) – коротконогий умер.

Но! Пуля (персонифицируясь) – не испарилась, а медленно-медленно погрузилась в живот Ильи.

Илья (уязвлённый) – упал на асфальт. Черное Солнце – сияло, утверждая смертность всего бессмертного и неуничтожимость преходящего. Движения Яны были тягучими и почти человеческими; но – коротконогий ещё и ещё раз не-медленно умер (как если бы она смаковала).

Яна (неуязвимая) – вновь взлетела, опрокидываясь навзничь, и встала на руки. При повороте ее потертые кроссовки напрочь снесли голову еще одному бандиту, но – кровь из огрызка шеи пока что медлила брызнуть! Да и голова бандита легла в воздухе и замерла.

Всё – замерло: бандиты, отлетевшая голова, ветер и… И только мир – остался на месте: то Воскресение Русского мира (о котором я уже поминал – отправляя «составного» Пентавера воскрешать поверженную Москву) – тоже было либо «прошлым», либо «будущим» настоящим.

Итак (казалось бы) – всё замерло!

Но! Только Яна (неуязвимая) – уже была на ногах. Тогда Илья (видя – как расступается ночь) – стремясь опередить того, кто из расступившегося «ничто» мог появиться; но – (как и она) ничуть не подчиненный замершему в ужасе миру, жестоким усилием преодолел свою человеческую тяжесть.

Он (словно бы мироздание ломая) – заскользил по асфальту, поворачиваясь вокруг своей раны – словно бы вращаясь вокруг земной оси! Этим он сломал голени еще одному бандиту, подрубив ему ноги… Но!

Мир – вернулся на круги своя. Время – качнулось вперед. Сердце – опять забилось (в страхе перед неопределимым).

Пентавер (в оболочке поэта и с энергией цы душегуба) – видел.

Разумеется, «составной» сын младшей жены царя не понимал, что его сей-чашнее преображение сродни извечной мольбе: если только можешь, авва Отче… Чашу эту мимо пронеси…

Разумеется (даже разумом) – Пентавер не понимал; но – становился как мир. Которому (миру) – не будет мира, по крайней мере, на нашем веку.

Разночинец Пентавер (опять) – становился псевдо-мерой псевдо-мира; опять он (как и раньше) – только хотел предъявить «свою» меру – и приходил к пошлому убийству; и вот здесь мне придётся признаться: я тоже когда-то мечтал предъявлять и не понимал всю бессмысленность пред-стояний.

Мы все перед эпохой Возрождения (искушения ею); и мы все – никогда.

Пентавер – начинал видеть; но тоже – не увидит ___никогда.

А ведь убийства (и сейчашные, и вообще) всегда сродни мумификации египтян, потугам с помощью скальпеля обрести (или передать) жизнь вечную: то, что и так есть, и что (поэтому) передать невозможно. ___никогда.

Сейчас (на глазах Пентавера) Яна пытается мумифицировать Илью – дабы привести его (всего; но – такого, каков он сейчас, а не таков, каким мог бы явиться) в свою языческое бес-смертие, в свою языческую демоничность: в вечность беса, и разумеется, у неё ничего не получится ___никогда.

И наблюдает за всем этим бывший поэт («составной» Пентавер) – становящийся почти что бесом, человек языка, становящийся все-языком или без-языком: всё – сдвинулось: снесённая напрочь голова – на-стала падать; отделённое от неё тулово – принялось обмякать; из руки коротконогого принялся вываливаться пистолет; бандит с размозженными голенями принялся запрокидываться на спину

Потом (как-то сразу и вдруг) – они все оказались на земле! Тогда Илья, продолжая движенье и уже от своего бандита откатываясь, локтем сломал ему горло.

Губы Яны исказились и стали почти уродливы. Из её хищного горла, напряженного и устремленного, вырвался ночной дикий крик, подобный стону запредельного наслаждения, подобный неслышному вдовьему плачу.

Не всеми он мог быть постигнут и услышан; но – умер еще один бандит (даже не успев сжать ладонями виски) – у него, внутри раскалившегося черепа, закипел и лопнул мозг!

Оставался ещё один живой. Яна заскользила к нему и остановилась, и встала с ним совсем рядом, и взглянула, и долго смотрела, как бандит вяло тянет из светлых ножен бритвенно-отточенный узкий и матовый тяжелый штык (настоящее антикварное чудо времен интервентов-Антанты, даже с полустертым клеймом) – его-то и разглядывала).

Потом – она позволяет бандиту сделать этим штыком выпад; в это время – мёртвые тела упали на землю, а из ран Ильи (которых и быть-то не должно) живыми толчками вырвалась кровь.

Одна из пуль, которые (в другой реальности – куда-то ушли, которые – куда-то испарились) разорвала ему живот, другая перешибла аорту, а третья словно бы в щепки разнесла позвоночник и продолжала там остывать; почему он все еще жив?

Не только потому что бес-смертие не тождественно неуязвимости: в любых мифах неуязвимые гибнут; но (и) – не только потому, что рана Ильи прежде всего уязвила Яну; а оттого – что смерть (его спутница, подробно в первой части очерченная) сейчас радостно возликовала.

Жизнь трагична и радостна – для бессмертных (а ведь и смерть пока ещё бессмертна); смерть – полна радостной игры: ибо – что для бессмертных, предположим, подвиги героев? Подвиги героев (для них) – трудное дело.

Но! Вместе с тем они – зрелище, высокая забава.

Тебе это должно быть понятно, читатель: ибо – сейчас и мы с тобой лишь наблюдающие за происходящим; поэтому (все мы) – лишь посторонние и почти неуязвимые зрители.

Мы – наблюдаем за частной псевдо-смертью псевдо-Адама; Пентавер (вместе с поэтом и Цыбиным) – наблюдает за псевдо-воскресением Русского Мира (и его частности – миропонимания московской элиты); блудница Шамхат (сотворившая из Зверя-Сатира человека Энкиду) – смотрела именно что изначально, как Первоженщина.

Яна (вся Лилит) – извернулась как упавшая рысь, беспомощный выпад штыка даже не углядев; ибо – зачем? Запах первородной души, пробившийся сквозь испарения человеческой крови, мгновенно достиг её ноздрей; она – замерла и затрепетала ноздрями и сердцем; она – слушала этот запах и осязала его, и вдруг она страшно (как рысь) зашипела.

Тогда (как у замерзших дворовых собак дрожат хвосты) – затряслись плавники у всех китов мироздания. Тогда (вся Лилит) – от бандита она отвернулась (и он остался жив): бандит (обгадившийся от ужаса) – стал удирать.

Илья (псевдо-Адам) – уронил голову. Не прошло ни мгновения (и даже чуть раньше); но – Яна уже стояла подле него на коленях и голову успела подхватить! Лицо