было смутное время, когда все вокруг ощетинилось и начало скалиться. Молодые люди готовы были брать в руки оружие и сражаться насмерть за то, что преподносили им как правду. Постепенно стирались границы дозволенного, а в сердцах людей бурлила ненависть, которая вырвалась наружу после февральского переворота на Украине и обрушилась нескончаемым потоком обвинений, склок и угроз. Общество раскололось. Люди уже не считали нужным скрывать свою неприязнь. Национальность, сексуальная ориентация или принадлежность к политической партии значили теперь больше, чем поступки. А правда стала понятием относительным и менялась в угоду ораторам, обвинявшим друг друга в случившемся.

Я до последнего момента надеялся, что вскоре с людей спадет спесь и все станет как прежде. Но вскоре на юго-востоке Украины начались боевые действия. Тогда я впервые увидел, как через мой город идут колонны военной техники. Среди людей нарастало беспокойство. По улицам ходили военные патрули, а небо то и дело разрывал рев истребителей. В город хлынул поток беженцев из Украины. Кто-то бежал от войны. Кто-то бежал от нового режима. А местных волновал лишь один вопрос — коснется ли нас эта война?

Мы не были к этому готовы. Конечно, мы знали, что на свете бывают войны, многие из нас помнили из детства кадры из Югославии, Ливии и Грозного, но нам всем казалось, что все это осталось в прошлом. Мы жили в эру технологического прогресса, когда с нуля создавались виртуальные миры, а гаджеты поражали воображение. Мы и подумать не могли, что нам придется столкнуться с войной. Мир словно сошел с ума. Рвались многовековые связи. Семьи распадались, оказавшись по разные стороны конфликта. Я видел, как родные братья чуть ли не дрались, называя друга хохлом и русней. Тогда было много споров, о том, кто же все-таки прав. Одни считали, поддержавших майдан бесноватыми марионетками. Другие считали тех, кто встал на сторону России рабами безумного тирана. Все убеждали друг друга, что скоро оппонентам придет конец. А в итоге на фронте оказались и те и другие. И тех и других сломала война.

В апреле 2014-го я работал в фирме, деятельность которой была крепко завязана на поставках из Украины. После начала войны я потерял свое место и больше не мог оплачивать аренду квартиры. Мне пришлось переехать в пригород. Поселился я в маленькой съемной комнате в старом общежитии на сто пятьдесят семей.

Приятелей своих я почти не видел. Все они вдруг затерялись и пропали каждый в своем мирке, не желая видеть того, что творится вокруг. Той весной в каждом из них словно погибло нечто важное. Тот хрупкий мир, который они пытались построить вокруг себя, рушился у них на глазах, и казалось, для нас все уже было кончено. Многие тогда поддержали разные стороны конфликта и из-за этого дружба и общность начала трещать по швам.

Освоившись на новом месте, я устроился ночным охранником на склад, что был неподалеку от переулка, где я поселился. Работал четыре ночи в неделю, а остальное время слонялся без дела. Писал обо всем в свой блокнот, который сжег однажды ночью, решив, что все в нем было лишь бредом одиночества. Часами плутал по подворотням, скользил мимо домов. Крутился у кофейного аппарата на автобусной остановке или пил горячий бульон в закусочной у старого кабардинца и изо всех сил старался не думать о том, что происходит вокруг.

Переулок, в котором я поселился, находился на окраине поселка и был так умело спрятан в переплетении дорог, что вряд ли кто-то, кроме местных жителей, смог бы его найти. Позади переулка начиналась бесконечная вереница складов, автомастерских и строительных магазинов. В центре — широкая асфальтированная дорога. По левую сторону — три общежития и несколько многоквартирных домов. По правую — шесть стареньких пятиэтажек. За домами — сквер. За сквером — школа и отделение полиции, где даже ночью не гасли окна.

Целыми днями я сидел у окна и смотрел, как внизу суетятся люди. Рабочие в вязаных шапках. Старушки в серых пуховых платках. Наголо обритые подростки. Пьянчуги. Бездельники. Нищие старики и вечно кричащие дети. Кутерьма стихала лишь к вечеру, когда на улицу выходили девицы в кожаных куртках и толпились у круглосуточного магазина, ожидая парней, что неспешно катили на своих развалюхах, разглядывая их сквозь тонированные стекла. Ночью я лежал на скрипучем диване и слушал, как за стеной глухие стоны сменяются пьяными вскриками. Как по подъезду бродят мрачные тени, что всегда говорят вполголоса, кашляют и расхаживают туда-сюда. Я надеялся, что вскоре все наладится, но мир продолжал катиться в бездну.

Глава 2

На смену я заступал в девять вчера. Ходил один по пустынному складу и пытаясь отогнать от себя сон. Иногда сидел в тесной бытовке с рабочими, что задерживались допоздна, но чаще просто курил в темноте или, забравшись на крышу по пожарной лестнице, пугал сов фонарем. Заканчивал в семь утра, когда приходила дневная смена — парочка престарелых мужчин. Они носили начищенные военные ботинки и зачем-то брали на дежурство оружие. С ними я общался только по делу, поскольку они были мне неприятны — все время ворчали и рассуждали о том, что должно делать правительство.

После смены я сразу шел домой. По старой дороге, заваленной мусором, мимо палаток с овощами и обшарпанных подворотен, где с утра до вечера мужики с запачканными машинным маслом руками покуривали возле своих колымаг, пытаясь привести их в порядок. Мимо двориков, где старушки смотрели, как дети резвятся вокруг старых качелей. Через старый скверик, где даже зимой сидели компании угрюмых парней, посматривая исподлобья и думая, где бы достать деньги на выпивку. Потом к дому через автостоянку, где собирались бездомные и клянчили у прохожих монетку. В общежитие, где под ногами скрипели прогнившие доски, а сквозь разбитые стекла залетал тусклый свет и крики. В свою комнатушку, где я проводил почти все время, ожидая, когда же отступят холода.

Иногда я останавливался в коридоре перекинуться парой слов с соседом — мужчиной, глядя на которого невозможно было понять, стар он или отравлен алкоголем. В любое время он ходил без майки, положив иссохшие руки на голову. Каждый раз, встречая его, я говорил:

— Доброе утро.

На что он мне отвечал:

— Другим бы такого добра.

Затем подолгу жаловался на жизнь, махал рукой и отправлялся на поиски выпивки. Вечером, когда я уходил из дома, он обычно уже был мертвецки пьян.

Дела мои шли хуже некуда. Того, что я получал, едва хватало на оплату комнаты. Я