ловчих». Позднее эти «ловчие» появятся в «Балладе о двух погибших лебедях» (1775): «Душа у ловчих без затей / Из жил воловьих свт» а». А стремление расквитаться со своими врагами в шутливой форме релaизовлно также в черновиках «Песни мыши» (1773): «Терьеры, коты, поджимайте хвосты! / Плывут мышелоты и мышокиты» (АР-1-128).

***

Многие мотивы из «Моих похорон» получат развитие в «Памятнике» (1973), где поэт вновь говорит о своей посмертной судьбе, но при этом он жив: «Я же слышу, что вокруг, — / Значит, я не мертвый!» = «Прохрипел я: “Похоже, живой!”». Этот же мотив находим в «Горизонте» (1771): «Я жив! Снимите черные повязки!»; в черновиках «Аэрофлота» (1778): «Я живой — вечно люди приврут» (АР-7-144); и в «Одесских куплетах» (1780): «А я — живой, я — только что с Привоза».

В «Моих похоронах» лирического героя вогнали в гроб, а в «Памятнике» — заковали в гранит: «В гроб вогнали кое-как <…> И плотно утрамбовывал» = «И в привычные рамки я всажен — / Плотно сбили» (АР-5-132). Этим обстоятельством он был неприятно удивлен: «Сон мне снится — вот те на! — / Гроб среди квартиры» = «И обужен, и обескуражен» (АР-5-133). Да и физическое его состояние описывается одинаково: «Я от холода дрожу» /3; 317/ = «Только судороги по хребту» /4; 7/.

Здесь следует вспомнить еще одну автобиографическую песню — «Рлсс» деа горного эха» (1774), которая продолжает тему «Моих похорон» и «Памятника», поскольку во всех трех случаях лирическому герою ограничивают свободу: «В гроб вогнали кое-как» /3; 83/ = «Мое тело подвергли суженью» (АР-5-132) = «И эхо связали» /4; 223/; и издеваются над ним: «И пло» оо утрамбовывал» /3; 83/ = «Плотно сбили» (АР-5-132) = «И эхо топтлаи» /4; 223/.

Помимо того, в «Памятнике» и в «Расс» реле горного эха» герою затыкают рот: «И приглушен я, и напомажен» (АР-5-133) = «И в рот ему всунули кляп». Тем не менее, в черновиках «Памятника» он нас» роен оптимистически: «Ничего — расхлебаю и эту похлебку» (АР-5-130). Речь иде» о той же «похлебке», которая была приготовлена для него в «Моих похоронах»: «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились <.. > Но для меня — как рвотное, / То зелье приворотное». А в «Расстреле горного эха» представители власти сами напились «дурмана и зелья», после «пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье». Поэтому они охарактеризованы как не люди, что опять же возвращает к «Моим похоронам», где действуют вампиры.

Теперь вернемся к сопоставлению «Моих похорон» и «Памятника», в которых похожими характеристиками наделяется не только лирический герой, но и власть: «Кровожадно вопия, / Высунули жалы» = «Я при жизни не клал тем, кто хищный, / В пасти палец»[2097]; «Ангел или чёрт вы?» /3; 316/ = «Выделялся косою саженью, / Знайте, черти» /4; 260/.

Более того, власть в «Моих похоронах» охарактеризована точно так же, как родственники лирического героя и толпа в «Памятнике»: «Шустрый юный упырек» /3; 316/ = «Расторопные члены семьи» /4; 7/ (причем в «Моих похоронах» тоже саркастически упоминались «члены семьи» — вампиры: «Мои любимые знакомые» /3; 322/). Поэтому лирический герой одинаково обращается к вампирам и к своим родственникам: «Нате, пейте кровь мою» = «Нате, смерьте!» (да и врачам он говорил: «Колите, нате — сквозь штаны, / Но дайте протокол!»; АР-11-40).

Однако если в «Моих похоронах» герой только размышляет о том, чтобы прогнать вампиров: «Я ж их мог прогнать давно / Выходкою смелою», — то в «Памятнике» он уже предпринимает конкретные действия: «И шарахнулись толпы в проулки, / Когда вырвал я ногу со стоном / И осыпались камни с меня».

В «Памятнике» поэт с ужасом констатирует: «Вкруг меня полонезы плясали <.. > Стали хором кричать мои песни[2098], / Позабыв разногласья и склоки, / И никто не сказал им: “Не сметь!”» /4; 260 — 261/, - а в «Моих похоронах» его отпевает хор вампиров, которые тоже начинают плясать от радости: «Вот завыл нестройный хор, / И наладил пляски / Кровопивец-дирижер / В траурной повязке» /3; 316/. Таким же образом ведут себя представители власти в «Песне-сказке про нечисть»: «Танцевали на гробах богохульники»; в черновиках «Баллады о манекенах»: «А он — исчадье века! — / Гляди, пустился в пляс» /4; 370/; в «Пятнах на Солнце»: «А там другой пустился в пляс, / На солнечном кровоподтеке / Увидев щели узких глаз / И никотиновые щеки»; в черновиках «Мистерии хиппи» и «Набата»: «.Добывайте деньги в раже, / А добыв — пускайтесь в пляс» (АР-14-125), «Всех нас зовут зазывалы из пекла / Выпить на празднике пыли и пепла, / Потанцевать с одноглазым циклопом, / Понаблюдать за Всемирным Потопом» /3; 408/; и в «Пожарах»: «Пожары над страной — всё выше, жарче, веселей. / Их отблески плясали в два притопа, в три прихлопа».

Не менее интересна следующая перекличка между «Моими похоронами» и «Памятником»: «А умудренный кровосос / Встал у изголовия / И очень вдохновенно произнес / Речь про полнокровие» /3; 83/ = «Встал меж ног и, держась за мизинец, / Разродился приветствием-тостом / И хвалу нараспев произнес» /4; 261/.

Если в «Моих похоронах» «речь про полнокровие» произнес «самый сильный вурдалак», то в черновиках «Памятника» — «скульптор и каменотес», который уже упоминался в «Песне конченого человека» (1971), где автор также говорил о своей посмертной судьбе: «Не знаю, скульптор в рост ли, в профиль слепит ли» /3; 348/. А характеристика этого скульптора в «Памятнике» («Он мне ровно по щиколку ростом» /4; 261/) напоминает описание противника лирического героя в шахматной дилогии и песне «Передо мной любой факир — ну, просто карлик'.»'. «Я их держу заместо мелких фраеров», «Я его фигурку смерил оком»; а также — описание толпы из других произведений: «Лилипуты, лилипуты, — / Казалось ему с высоты» /3; 217/, «Нас обходит на трассе легко мелкота. / Нам обгоны, конечно, обидны, / Но мы смотрим на них свысока. Суета / У подножия нашей кабины» /4; 68/.

Теперь сравним ситуацию в «Моих похоронах» с черновиком «Песенки про мангустов» (также — 1971): «Очень бойкий упырек <…> Яду капнули в вино <…> Высунули жалы» = «Раньше острые стрелы пигмеи / Клали в яд: попадет — и ложись» (АР-4-136) («упырек» = «пигмеи»; «яду» = «яд»; «жалы» = «острые стрелы»). Эти же пигмеи упоминаются в шахматной дилогии: «Я его фигурку смерил оком»; в «Сказке о несчастных лесных жителях»: «Сам Кащей <…>