И ведут себя эти враги, разумеется, тоже одинаково: «Всё втискивал и всовывал, / И плотно утрамбовывал» = «Он мне фланги вытоптал слонами» (АР-13-75) (этот же мотив встретится в более поздних произведениях: «И топтать меня можно, и сечь» /4; 71/, «Взвод на мне до зари / Сапогами ковал»; АР-4-10); «Я лежу, а вурдалак / Вон, гляди, со стаканом носится»[2083] = «Он встанет, гляди, пробежится — и назад»[2084] [2085] [2086] [2087] [2088]. - так же как в песне «Ошибка вышла»: «Врач бегал от меня к столу. / Кривился и писал» /5; 384/. А у героя припасен для них «сюрприз»: «Ну, гад, он у меня допросится» = «Здесь наколется» /3; 382/; «Я ж их мог прогнать давно / Выходкою смелою» = «Применю секретный ход конем!» /3; 393/. Причем эта «смелая выходка» напоминает и другой вариант шахматной дилогии: «Я берусь сегодня доказать: / Шахматы — спорт смелых и отважных» /3; 383/. Но одновременно с этим герой говорит о своей ничтожности по сравнению с врагами: «Безопасный, как червяк, / Я лежу, а вурдалак…» = «Он со мной сравним, как с пешкой слон!» /3; 383/, - которые сравниваются с нечистой силой: «На мои похорона / Съехались вампиры» = «Мой соперник с дьяволом на ты!» /3; 384/. Поэтому герой предчувствует смертельную опасность: «Я чую взглядов серию / На сонную мою артерию <…> Вот мурашки по спине / Смертные крадутся» = «Чует мое сердце — пропадаю» /3; 391/; «Я кричал: “Я сам налью! / Чувствую, что вкусная”. <…> Те, что выпить норовят / По рюмашке крови» (АР-1340, 42) = «Чувствую, что он нацелил вилку, — / Хочет съесть.,»431; говорит о необходимости активных действий: «Мне бы взять пошевелиться…» = «Мне бы только дамку провести»; и даже употребляет «выражения»: «Вон, бля, со стаканом носится»432 = «Ну еще б ему меня не опасаться, бля, / Когда я лежа жму сто пятьдесят!»433.

В 1971 году была написана также «Песни микрофона», имеющая целый ряд сходств с «Моими похоронами»: «Мы в чехле очень тесно лежали: / Я, штатив и другой микрофон, — / И они мне, смеясь, рассказали, / Как он рад был, что я заменен».

У первой строки имеется вариант: «Мы в одном чемодане лежали» (АР-3-170). Но почему же они лежали очень тесно? Да потому что там было мало места. Похожая ситуация возникнет в стихотворении «А мы живем в мертвящей пустоте»: «Друг к другу жмемся в тесноте» /5; 553/, - а также в «Моих похоронах» и «Памятнике»: «В гроб434 вогнали кое-как, / А самый сильный вурдалак / Все втискивал и всовывал, / И плотно утрамбовывал» = «И в привычные рамки я всажен. — / Плотно сбили» (АР-5-132) (в последних двух цитатах, как и в «Песне микрофона», поэт говорит о своей посмертной судьбе). В таком же положении окажется оружие героя в стихотворении «Я не успел»: «Висят кинжалы добрые в углу — / Так плотно в ножнах, что не втиснуть между» (а в «Песне микрофона»: «Мы в чехле очень тесно лежали»).

Теперь перечислим другие переклички между «Песней микрофона» и «Моими похоронами», связанные с темой пыток: «Он поет, задыхаясь, с натугой» = «Сопел с натуги, сплевывал»; «Он сдавил мое горло рукой» = «Еще один на шею косится»; «Я страдал, но усиливал ложь» = «А страданья тянутся» (АР-3-38); «Я ведь не говорю, не пою» (АР-3-170) = «Я молчу, а вурдалак / Со стаканом носится» (АР-3-38); «На низах его голос утробен» = «.. хрипло произнес / Речь про полнокровие» (АР-3-38).

Еще одна песня 1971 года, которая содержит общие с мотивы с «Моими похоронами», — это «Горизонт».

В обоих случаях власти собираются «похоронить» лирического героя, а он им доказывает, что жив: «Погодите, спрячьте крюк. / Да куда же, черт, вы?! / Я же слышу, что вокруг, — / Значит, я не мертвый!» = «Я жив и спрячьте черные повязки!» (АР-3-113). Последняя строка в ряде исполнений имела вид: «Я жив! Снимите траурные маски!»[2089]. Эти же «траурные маски» упоминаются (помимо «Масок», 1970) в черновиках «Моих похорон»: «Вот завыл нестройный хор, / И наладил пляски / Кровопивец-дирижер / В траурной повязке» /3; 316/. Как видим, повторяется даже эпитет — «траурный». А «траурная повязка», упомянутая в «Моих похоронах», встретится и в «Горизонте»: «Я жив! Снимите черные повязки» /3; 138/. Вот еще одна параллель на эту тему: «Ходи, мой друг, без траурной повязки» (АР-3-113) = «Кровопивец-дирижер / В траурной повязке. <…> Мои любимые знакомые» /3; 316, 322/ (в таком же «трауре» эти «знакомые» появятся в «Райских яблоках»: «Почто ж вы невеселые, угрюмые, / Процессия за гробом семеня… / Завыли хором, будто хороня!» /5; 508/; а в «Моих похоронах» они тоже «завыли хором»: «Вот завыл нестройный хор» /3; 316/).

Наблюдается еще одно похожее обращение лирического героя к своим врагам в «Масках» и в «Горизонте»: «Но если был без маски подлецом — / Носи ее…» = «Ходи, мой друг, без траурной повязки. / Я жив и спрячьте траурные маски!» (АР-3-113).

Что же касается похорон лирического героя, то власти хотят провести их тайно, а он этому сопротивляется: «Не сумел я, как было угодно — / Шито-крыто. / Я, напротив, — ушел всенародно / Из гранита» («Памятник», 1973). Но замысел властей (и родственников героя) именно таков: «Зароют тайно — ишь чего удумали! / Побойтесь бога, если не меня!» («Райские яблоки», 1977; черновик — АР-3-164), «…Чтоб не стать мне собачьей добычей гнилой, / Непригодное тело подцепят крюком… / А палач говорит: “Похороним тайком”» («Палач», набросок 1975 года /5; 474/), — что восходит к «Горизонту»: «Чтоб не было следов — повсюду подмели».

Вспомним, что после смерти Высоцкого власти хотели похоронить его тайно, однако всенародные похороны предотвратить не удалось, что и было предсказано в «Памятнике» и в ряде других произведений: «Молчать негоже, брата хороня! / Пусть надорвется колокол, звеня!» /5; 508/, «Колокольчик над дугою весь затрясся от рыданий. / Но… причины не отыщут, что случилося со мною» /3; 380/, «Будет так: суда и караваны / Проревут про траурную весть» /2; 95/.

Итак, власть делает вид, что лирический герой мертв, а он этому всячески сопротивляется. Об этом Высоцкий говорил и в своем письме в Отдел культуры МГК КПСС весной 1973 года после публикации в «Советской культуре» разгромной статьи «Частным порядком»: