Смутно помню, как меня несли по коридорам. Кто-то кричал, кто-то шептал на ухо успокаивающие слова. Солли ловко разрезала платье, вернее, его несгоревшие остатки и обтерла тело уксусной водой. У губ оказалась чаша с прохладным питьем. Прежде, чем уснуть, я ощутила вкус меда и мяты.

Просыпалась тяжело. Глаза не открывались, болели, вылезать из-под теплого одеяла не было никакого желания. Но вставать все же пришлось.

Сначала осмотрела тело. Ни малейшего ожога! Даже покраснений нет. Значит, маг не совсем уж неумеха. Другое дело, что Дар так и не проснулся. О чём мне и сообщили.

Опухшее лицо, запекшиеся губы, скованные движения. Зеркало оказалось безжалостным. Пожалуй, сегодня неприемный день. Разве что Долора придет. Но для неё в этом доме преград нет. А вот мужчинам лучше подождать. Да и перед дальней дорогой стоит набраться сил — вон, даже сесть без помощи Солли не могу.

Долора думала так же. Только вот продержать меня в постели она хотела подольше. Я же, выпив бульон и отоспавшись, уже вечером вышла из спальни. Уютно устроиться можно и в кресле, обложившись подушками, а лицо скроет плотная вуаль.

Маг не показывался. Как мне сказали, восстанавливал силы. Представляю, сколько он их потратил, если даже меня проняло! Зато Норген не отходил ни на шаг. Беспокоился.

— Все в порядке, сэр. Я уже отдохнула.

— И все-таки выглядите очень уставшей. Может, выпьете вина с медом?

— Благодарю. Не хочу перебивать аппетит — скоро ужин.

Когда я отказалась есть за общим столом, Норген огорчился. Но смирился. Видно, я и вправду выглядела неважно.

А утром я попросила не затягивать с отъездом.

— Раз уж у меня нет магический дара, лучше уехать как можно скорее.

— Но вы еще слабы после обряда!

— Неизвестность для меня хуже. Леди Долора, я вас очень прошу! Если же вам тяжело отпускать со мной Норгена, я уйду одна, и уже завтра.

Несчастная женщина заметалась. Она надеялась, что у неё есть хотя бы месяц. Но задерживаться даже на неделю для меня было уже невозможно — сила, отнятая у вампира, подходила к концу. Удерживать морок становилось все труднее, да и Голод напоминал о себе. Пройдет совсем немного времени, и я не выдержу. А сорваться здесь, в безлюдье, значит подписать себе смертный приговор. Эти люди знают, как уничтожать подобных мне, руины Белого Замка тому свидетели.

После долгого спора решили, что отправляемся через два дня. Долора уговаривала меня отказаться от обета хотя бы в отношении лошадей — проделать весь путь пешком слишком тяжело. Упорствовать было неразумно. Но, может, боевые кони, приученные ко всему, смогут вынести мое присутствие? Ведь когда меня нашли, лошадь рыцаря не слишком сопротивлялась.

На этом и остановились. Но садиться верхом я отказалась категорически, и хозяин замка сам подобрал для носилок подходящих животных.

Так и выступили — впереди ехал сэр Норген с двумя рыцарями, за ними — я. А следом, чуть поодаль, растянулся обоз. Конные воины окружили телеги с хозяйским скарбом и свысока посматривали на слуг, правящих повозками. Иногда до меня доносились их голоса. Я не вслушивалась. Ветерок шевелил тонкие занавески и шелк вуали, солнце спряталась в облаках, так что погода стояла как раз для путешествия. Носилки мерно покачивались, убаюкивая, и только Голод, жалящий изнутри, мешал заснуть. С ним надо было что-то делать, я не вынесу эту пустоту и боль. Сорвусь. И возвращение отложиться неопределенный срок. А Замок и так оставался без меня очень долго.

Будь моя воля, я и на обед бы не останавливалась. Но в полдень Норген велел разбить лагерь.

— Вас утомила дорога, леди Улла?

— Нет, сэр. Мысль о том, что каждый шаг приближает меня к цели, придает сил. Я согласна пешком идти, не останавливаясь ни днем, ни ночью.

— Обещаю — вы вернетесь домой.

* * *

Норген и вправду делал все для того, чтобы сдержать слово. В другое время я, может, и оценила бы его усилия, но не теперь: Голод становился сильнее. Я и радовалась ему, единственному связующему звену с Замком, и опасалась. Еще немного, и силы, что поддерживать тщательно созданную иллюзию, иссякнут. И тогда рыцарь, столь трепетно оберегающий меня, долгом своим посчитает избавить мир от чудовища. Убить не убьет, но Замок не может ждать еще сто пятьдесят лет!

Наверное, стоит рискнуть. Шатер не охраняют особо, он и так в центре лагеря. Если поднять заднюю стенку, можно легко выбраться наружу. А тем немногим, кто встретиться на пути, отвести глаза. Один увидит летучую мышь, другой — большую ночную бабочку. Третий услышит, как шуршит в траве полевка.

Сил потребовалось немного. Новолуние и облака, спрятавшие звезды помогли незаметно выбраться за пределы лагеря. Времени у меня оставалось до рассвета.

Найти в горах добычу оказалось нелегко. Я согласилась бы даже на ожившего мертвеца, не то, что человека. Вокруг — никого. Только ухает вдалеке сова, да суетятся летучие мыши. И ветер. Выдувает из нагретых за день скал тепло, развевает потоки высоко-высоко над землей.

Закрываю глаза. Забыть про все на свете. Стать камнем. Превратится в мягкую волну, что поднимется вверх и смешаться с ветром. Услышать. Почуять. Увидеть.

Вон там ночует, свившись в упругий клубок, полоз. А в чахлых кустах прячется вход в лисью нору. Где-то сова закогтила мышь, и ужас зверка, смешанный с запахом крови, чуть не свел меня с ума.

Люди! Там, откуда примчался ветер, разбили бивак люди. Я чуяла запах немытых тел — горные ручьи холодны для купания, а дров, чтобы согреть воду, нет. Слышала аромат пшеничной похлебки и пряных трав, которыми они старались улучшить вкус варева. А кислое пиво воняло так, что голова закружилась.

Увы, стоянка далеко. В тяжелых юбках, стесняющих движения, до рассвета не обернутся. Значит, долой одежду! Холод заставил поежиться, но бег разогнал кровь по жилам, и я вдруг почувствовала себя живой. Не будь Голода, я бы легко добежала до Замка. А так путь закончился возле потрепанного фургона. Какой судьбой занесло в этот пустынный край скоморохов? Хотя не все ли равно. Удача явно на моей стороне.

Люди спали у костра, завернувшись в тряпье. Огонь поддерживал молоденький парнишка. Он отчаянно хотел спать и гнал дрему всеми способами: ворошил угли, ходил кругами, напевая бодрую мелодию…

Но меня не заметил. Последнее, что увидел в жизни — высоко взметнувшиеся языки огня.

Стальной нож вспарывает шею лучше деревянного сучка. Соленая кровь наполнила рот, согрела желудок и окружила бесприютной тоской. Мальчишка боялся умирать, и этот страх затмил все: сиротское детство, голод, надругательства. И — веселый смех детей на представлении. Единственное время, когда он был по-настоящему счастлив.

Ближе остальных у костра спят, завернувшись в одно одеяло, мужчина и женщина. Переплели ноги и руки так, что не прикоснешься к одному, не разбудив второго. Оставить парочку напоследок? Там, дальше, еще люди.