Она всегда употребляла множественное число и говорила «мы», когда речь шла о компании или вообще о чем-то, касающемся ее лично. Далее обычно следовало нападение, и бухгалтер знал это. Не торопясь, он садился и открывал свой портфель. Мадам искоса наблюдала за ним. Совершенно спокойно «господин Тон в Тон» выкладывал бумаги на стол перед Мадам, которая с рассеянным видом просматривала их.

– Вот расходы, которые нас убивают, мадам. Это траты членов вашей семьи и управляющих компанией, отвечающих за продажи.

– Хорошо, давайте посмотрим… О каком предприятии идет речь? О каких деньгах? О какой семье? Я отдаю всю свою жизнь работе, всю свою жизнь, повторяю вам, а вы упрекаете меня за пару обедов…

При упоминании о всех принесенных жертвах голос ее дрожит. Господин Леванд, казалось, съеживается на своем стуле, и всячески пытается переменить тему. Тщетные старания, Мадам его не слушает!

– А что касается членов моей семьи… Разрешите мне взглянуть на эти расходы.

Она изучает столбцы цифр, не говоря ни слова и не задавая вопросов, запоминая все и продумывая кару, которая должна обрушится на головы виновных. Человеку, который сидит перед ней и, кажется, все больше уменьшается в размерах, она не говорит ни слова. Затем наступает очередь расходов сотрудников, отвечающих за продажи. Это дело она улаживает парой фраз. «Чтобы хорошо продавать, нужно много ездить. А в путешествии часто необходимо пропустить стаканчик».

В конце концов несчастный бухгалтер тонет в указаниях и планах – страховки разных компаний, срочная покупка нового оборудования для заводов, а то и требование внести в расчеты строительство новой фабрики.

Мадам не отвечает на вопросы, делает записи на оборотной стороне старого конверта, хрустит кусочком сахара и, наконец, завершает встречу традиционным: «Продолжайте делать свою работу, а я буду делать свою».

Однажды, после ухода бедняги, на которого она всегда охотно выплескивала свое плохое настроение, она прошептала секретарше: «Думает, он macher, а он всего лишь nudnik». На идише «машер» означает – «важный человек», а «нудник» – «бестолковый зануда».

На самом деле все шло прекрасно, несмотря на траты Мадам или ее близких. Теперь все дела решались «семейно». Литка уже работала косметологом в салоне в предместье Сент-Оноре. Она становилась все опытнее и увереннее в себе, и, в конце концов, ее послали работать консультантом стенда «Хелена Рубинштейн» в «Галери Лафайет». Иметь там свой стенд было редкой привилегией и огромной ответственностью, но представленная продукция, которая к тому же описывалась как американская, пользовалась большим успехом. Однажды в веренице ожидавших своей очереди женщин Литка заметила одну из клиенток и затряслась от страха. Это была Хелена Рубинштейн, собственной персоной. Настал черед следующей дамы, но Литка совершенно потеряла голову. Автоматически она протянула ей крем, и тут Мадам, незаметно наклонившись, прошептала: «Предложи ей еще и питательный крем». Клиентка сразу согласилась. Хелена, так же приникнув к уху несчастной Лилит, которая уже ничего не соображала, продолжала нашептывать: «Предложи ей очищающее средство…»

– Мадам, не желаете ли еще и очищающее средство?

– Конечно, мадемуазель, прекрасная идея!

А голос продолжал подсказывать: «…и тоник той же гаммы, и губную помаду…» Юная Литка продала тогда невероятно много, но готова была провалиться со стыда сквозь землю при мысли, что показала себя перед тетей всего лишь глупенькой продавщицей. Она готовилась выслушать самые жестокие упреки и выдержать знаменитый приступ ярости, но тетя никогда не вспоминала об этом эпизоде. Мадам преподала ей урок и посчитала это достаточным. Лилит Крудовская с тех пор стала невероятно удачливым продажником.

В 1948 году Хелена снова обратилась к Луи Сю, чтобы восстановить особняк на набережной Бетюн и отремонтировать квартиру.

В том же году Сю принялся за реконструкцию салона на 52-й улице предместья Сент-Оноре. Теперь в здание можно было попасть через ворота, увенчанные фронтоном. Магазин, где продавались средства по уходу и декоративная косметика, располагался на первом этаже и был разделен на две части тройным окном в высокой апсиде[96]. Прилавок-витрина в форме обелиска располагался напротив. На втором этаже находились приемные залы и косметические кабинеты, стилизованные под античные термы: искусственный белый и розовый мрамор, настенные росписи, красные и пурпурные драпировки… Пол покрывали ковры разных оттенков зеленого. Эмилио Терри заказал роскошную мебель, как было принято в салонах Рубинштейн. В этот раз пресса была в восторге, и после официального открытия в журнале L’Illustration так писали о новом салоне: «Идеальное сочетание современности и традиции».

Дела во Франции шли невероятно успешно. Некоторые сложности возникали с прессой. Связи с общественностью во Франции всегда считали странной работой, этаким американским развлечением, состоявшим в том, чтобы устраивать приемы и праздники, где все так роскошно пьют и едят, что даже самые капризные клиенты в конце вечера становятся покладистыми. В этом отношении парижский дом был, по словам Хелены, немного старомоден. Нужно сказать при этом, что в Нью-Йорке директор по связям с общественностью Эми Блейсделл, проводила исключительно важную работу. Она регулярно отсылала огромное количество информации о сотнях видах продукции «Хелена Рубинштейн» журналистам, редакторам рубрик о красоте, и даже модным писателям, чьи статьи тоже могли «наделать шумиху», как с восхищением называла это Хелена.

Например, в конце сороковых Мадам выпустила новые духи Heaven Scent («Небесный аромат»). По этому случаю на Пятой авеню выпустили в небо сотню голубых воздушных шаров с образцами духов и слоганом «Дар небес, новый Heaven Scent Хелены Рубинштейн». Хелена волновалась, а так ли уж нужна эта шумиха? Ответом стали прибыли более миллиона долларов. «Чтобы заставить людей что-то принять, нет ничего лучше, чем устроить вокруг этого небольшую шумиху», – часто повторяла она потом.

* * *

Во Франции такая реклама была еще неизвестна. Никто не занимался пиаром, и к тому же рассылка рекламы по почте еще не практиковалась. Но все изменилось после встречи Хелены с Патриком О’Хиггинсом.

Они познакомились в 1950 году во время приема у Флер Кауэлс, директора журнала Flair. На самом деле Патрик О’Хиггинс случайно встретился с Хеленой еще до начала вечера, но не знал, кто она такая. Они стояли рядом перед светофором на углу северо-западной 55-й авеню, пока не зажегся зеленый свет. Миниатюрная женщина в потрясающем наряде, которая подпрыгивала от нетерпения «как бекас», привлекла его внимание, и он ускорил шаг, чтобы поравняться с ней. Она была закутана в теплое манто с меховым поясом, которое спадало лабиринтом складок. Элегантные замшевые туфли, украшенные пряжками, завершали образ. Круглая черная шапочка, венчавшая ее головку с блестящими темными волосами, убранными в узел на затылке, напоминала головные уборы индейцев Боливии. Шапочка подчеркивала ее величественный профиль и нос с горбинкой: ноздри трепетали от нетерпения. Оттененные красной помадой губы и волевой подбородок… Она бросала гневные взгляды на несчастный светофор[97]. Нетерпеливая дама держала в одной руке сумочку из крокодиловой кожи, а в другой – пакет из коричневой бумаги.