Потом Патрик заметил ее на приеме и, сам не понимая почему, пошел следом. Он увидел, что она разговаривает с одним из сотрудников журнала Flair, где он недавно начал вести рубрику «Путешествия». Его коллега, художник Федерико Паллавичини, был доверенным лицом и личным арт-консультантом Флер Кауэлс. Он восторженно жестикулировал, и «лицо его просто светилось». Довольно быстро Патрик понял, что эти жесты адресовались совсем не ему, а невысокой женщине, которая шла немного впереди. Поравнявшись с ним, Федерико Паллавичини сделал Патрику знак остановиться. Художник рассыпался в манерных похвалах даме: «Ах! Дражайшая мадам! Восхитительная княгиня!..»

Дама выслушивала комплименты итальянца с каменным лицом, нахмурив брови, и с нетерпением ждала, когда он закончит. Наконец Паллавичини поманил его, и Патрик О’Хиггинс, до этого скромно стоявший в стороне, подошел. Их представили друг другу. Но он не запомнил имени дамы, потому что она внимательно смотрела на него, не протягивая руки, в которой по-прежнему сжимала пакет из коричневой бумаги. Она просто кивнула ему в знак приветствия.

О’Хиггинс вспоминал потом, что он «чувствовал себя как на лобном месте, потому что сразу понял, что одного взгляда ее черных, полыхающих как молния глаз, хватило, чтобы она оценила мою одежду, примерно определила возраст и, скорее всего, догадалась, что счет в банке у меня весьма скромен».

– Кто это? – спросил он у Паллавичини, когда дама удалилась.

– Княгиня! Большая оригиналка! Это именно она познакомила Пикассо с негритянским искусством, польского скульптора Надельмана с Америкой, а Дали с долларами. Княгиня! Ах…

Он немного помолчал, подыскивая слова, а потом добавил:

– Это… это Сара Бернар красоты!

В этот вечер юный Патрик больше не разговаривал с ней. Имя этой дамы в боливийской шапочке с коричневым пакетом в руке он так и не смог вспомнить.

Несколько дней спустя после рабочего дня в редакции Флер Кауэлс сказала светски-небрежно, обращаясь к нему и нескольким его коллегам: «Завтра мы с Майком собираемся устроить вечеринку с коктейлями, чтобы объявить близким друзьям о специальном выпуске журнала, посвященного розе. Я знаю, что могу на вас рассчитывать!»

Впервые Патрик О’Хиггинс был приглашен на официальный прием, где собирались важные люди. В некотором роде это был его первый выход в свет. Польщенный и взволнованный, он приехал гораздо раньше времени, но увидел, что многие его коллеги уже смущенно топтались в холле. «Некоторые причесывались, другие поправляли макияж, и все разговаривали, понизив голос». Французская горничная пригласила их подняться по роскошной спиралевидной лестнице, покрытой мягким ковром, напоминавшем, по словам О’Хиггинса, шерсть пуделя.

Наверху их ожидала Флер в шелковом платье с рисунком из роз от Валентины, знаменитой русской кутюрье, переехавшей в Нью-Йорк[98]. «Когда прибудут гости, вы должны мне помочь развлекать их. А пока можно немного выпить, но, прошу вас, будьте поблизости!»

Хозяйка ушла на верхний этаж, а Патрик застыл с раскрытым ртом, озираясь вокруг и восхищаясь убранством дома. Паллавичини уже рассказывал ему о доме Кауэлсов в самых восторженных выражениях, но то, что он увидел, было великолепнее самых смелых фантазий.

«Я быстро заглянул в гостиную, которая показалась мне забитой вещами, как лотки на блошином рынке, – странная смесь старинной и современной мебели, разные безделушки, картины, кушетки с помпонами Викторианской эпохи, стоявшие рядом со стальными стульями простых форм, китайские статуэтки, старая керамика, которая странно смотрелась рядом с современной итальянской скульптурой, шкафы времен Людовика XVI и буфеты эпохи Империи. Все остальное пространство было заполнено лаковыми шкатулочками, стеклянными пресс-папье и миниатюрами, опаловыми вазами с огромными букетами бумажных цветов – оранжевыми, красными и золотыми. Они причудливо перемешивались с композициями из живых листьев. На стенах, выкрашенных в сдержанный серый цвет, висели полотна Ренуара, Тамайо[99], Кунинга[100]. Творения импрессионистов и абстракционистов были окружены работами самой Флер – картинами маслом мистического характера, на которых изображались тигры на охоте, плотоядные цветы и конечно же розы». Молодой человек был поражен!

Постепенно прибывали гости. Флер казалась очень возбужденной, все время оживленно разговаривала, указывая направо и налево и шагая взад вперед по лестничной площадке, зато Майк Кауэлс вел себя царственно-небрежно. Флер подбегала к каждому новому гостю, обнимала его и целовала, а Майк бросал на гостя рассеянный взгляд из-за стекол очков и лишь приветствовал небрежным жестом.

Патрик О’Хиггинс наблюдал, как одна за другой прибывают знаменитости, которых до этого он знал только по именам: Леонард Бернстайн был первым, кто поднялся по лестнице, а за ним – Грета Гарбо, затем Морис Шевалье… О нем Патрик рассказывал так: «У него была легкая походка танцора, улыбка портового торговца из Монтерея и властность звезды»; потом появились Ноэл Коуард, Кэри Грант и члены семейства Рокфеллер[101].

Флер распределила своих молодых сотрудников по разным комнатам, чтобы они занимались гостями.

Патрику она указала на библиотеку. Там уже находились некоторые из приглашенных, они рассеянно листали номера журнала Life или рассматривали фотографии, расставленные на фортепьяно. Патрик чувствовал себя очень неловко и не знал, с чего начать, но вдруг услышал низкий голос, который произнес со странным акцентом:

– Молодой человек, присаживайтесь ко мне – давайте поболтаем!

На маленькой софе сидела «Сара Бернар в мире красоты», одетая в темно-красный парчовый костюм, и внимательно смотрела на него.

Множество сверкающих рубинов каскадом ниспадали на ее пышную грудь, в ушах блестели рубиновые серьги-подвески, на каждой руке было надето по два изумрудных кольца, а огромная брошь из необработанного рубина искрилась как электрическая лампочка на ее круглой шапочке.

Юноша застыл на месте. Но дама нетерпеливо поманила его к себе: