Безымянного. Тот протянул руку к одному из блюд, ловко подцепил толстыми пальцами полупрозрачный ломтик копчёного мяса, свернул в трубочку, макнул в соус и надкусил, смакуя. Улыбнулся.

— Угощайся, о Нимрин! В доме у фиорда дивно готовят!

По старой шасской пословице, мясо наву дважды не предлагают. Ромига попробовал — вкусно. Вроде, не отравлено, однако набрасываться на угощение он не стал. Ел медленно, церемонно, словно на приёме у важной персоны. Собственно, так оно и было.

Через некоторое время важная персона соблаговолила поинтересоваться:

— Нравится?

Ромига честно ответил:

— Да.

— А знаешь ли ты, что мы сейчас едим?

Нав светски улыбнулся:

— Я не силён в кулинарии Голкья. Но думаю, мы едим либо что-то изысканное и редкое, либо что-то запретное для большинства охотников? Дерзну предположить, при жизни оно ходило на двух ногах? И умерло не само, а добыто в пищу намеренно? Я угадал?

Слишком густые и широкие, даже для уроженца Голкья, белоснежные брови изумлённо поползли вверх.

— Да, Нимрин, ты угадал. И я вижу, тебя совершенно не смущает участие в беззаконной трапезе?

— Странно, что оно не смущает тебя, о мудрый.

Безымянный горделиво расправил необъятные плечи:

— Мудрому дозволено всё, что не вредит его клану. Это — закон! Моему клану сия трапеза не вредит и даже приносит некоторое благо. Потому мне нечего смущаться и стыдиться, в отличие от тебя.

— А я не охотник, если ты не заметил, о мудрый. Я существо иной крови. Себе подобных я не ем ни под каким соусом. Но я уверен, нава ты мне и не предложишь. Сам бы я воздержался добывать в пищу любого разумного, пока в снегах довольно дичи. Но ваши дела не сужу. Я здесь недавно, и многого не понимаю. Может, хотя бы ты разъяснишь мне, что за кутерьма с беззаконниками? Откуда они вдруг повылазили?

Мудрый издал нечто среднее между коротким смешком и сытой отрыжкой:

— Такова, Нимрин, участь любого ничтожества: сражаться на войне, меняющей лик мира, не понимая сути перемен. Ныне в муках рождается новая Голкья, старая в муках умирает. Мы следуем по пути всех обитаемых миров, как бы ни противились слепые стихии и закосневшие в древних предрассудках разумные. Лучшие из охотников неизбежно достигнут блага и процветания.

А худших, видимо, съедят, во славу прогресса… Ромига иронично изломил бровь.

— О мудрый, зачем же ты роняешь себя, приглашая за стол ничтожество?

Безымянный расхохотался:

— Чужак, ты сейчас ляпнул такую глупость, что я даже не сочту её дерзостью! Я стою высоко, ибо непреклонна моя воля, неисчерпаема сила и непреложна власть. Захотел, усадил ничтожество с собою за стол, — толстый палец уставился наву в грудь. — Захотел, выставил его на стол, — широкий жест по-над блюдами. — Захотел, спустил в навозный колодец, познавать низость падения. Но это, конечно, далеко не сразу. А если не захочу, так и никогда. Ты ведь желаешь длить свою ничтожную жизнь, Нимрин? Значит, ты неизбежно покоришься. Кстати, я велел тебе садиться вот сюда, рядом. Ты что, не понял? И сними с себя эту странную шкуру, мне любопытно, что нашла в тебе блудливая девчонка.

Нав, не двигаясь с места, смерил Безымянного долгим оценивающим взглядом. Скорчил разочарованную гримаску:

— Прости, о мудрый, ничего не получится. Мне доводилось брать мужчин как женщин, однако твоя мохнатая белая задница совершенно не в моём вкусе.

Аноним ковырнул ногтем мясо из зубов, приподнявшись, вытянул ручищу через стол — Ромига уклонился от попытки взять себя за подбородок. Подпустил в голос угрозы.

— Не твоё, не лапай!

Сытая, довольная улыбка, с которой Безымянный неторопливо убрал руку, отозвалась в груди нава мерзким холодком. Ромига знавал разных маньяков, кое с кем даже дружил, потому досконально изучил правила подобных игрищ. Кажется, сейчас это знание работало против него: роль заведомо обречённой жертвы навязчиво липла к шкуре, сковывая воображение и разум, лишая свободы манёвра. Вопреки первоначальному замыслу — исследовать ещё одного из элиты Голькья и тянуть время — Ромига всё настойчивее нарывался на агрессию. Чтобы подороже продать свою жизнь и быстрее отмучиться? Самое поганое, вероятность победы он по-прежнему ощущал близкой к нулю. Худшего настроя что для беседы, что для драки, и не придумаешь. На счастье, или на беду, Безымянный был сыт, благодушен, лениво игнорировал Ромигины провокации. Вот и сейчас он покачал крупной головой в роскошной белой гриве и задумчиво протянул:

— Я пока тоже не решил, в моём ли ты вкусе, Нимрин. Ты тёмен, как одушевлённая Тень. Да вдобавок ты слишком тощий, злой и некрасивый. Пожалуй, я возьму тебя в круг, там любая подстилка кажется мягкой. А Камням — чем чуднее диковина, тем лучше. Но всё-таки я желаю рассмотреть тебя прямо сейчас. Встань и разденься!

Приказ был подкреплён чем-то, вроде лёгкого «заговора Слуа», нав без особых усилий отразил его и ответил:

— Ну, хоть кому-то здесь любопытны диковины. Скажи, о мудрый, почему охотники так спокойно относятся к чужакам, которые падают на Голкья, не пойми откуда, и совершенно на вас на всех не похожи?

— Да потому, что любой одарённый сновидец сызмальства бродит тропами сна по иным обитаемым мирам. Каких только удивительных уродцев там ни встретишь! Чужих одарённых тоже иногда заносит на Голкья. Во плоти, как тебя, не часто. Да и не заживаетесь вы здесь…

На этот раз Ромига даже не ощутил прикосновения магии — просто вдруг обнаружил себя голым посреди комнаты. Безымянный стоял за спиной и, крепко придерживая нава за плечо, другой рукой ощупывал его левую лопатку. Кожу холодило и покалывало, бередя что-то болезненное и напрочь позабытое. Дёргаться было глупо, да кажется, бесполезно, оставалось поинтересоваться.

— Эй, мудрый, чего ты там нашёл?

— Занятные у тебя шрамы, Нимрин. След зачарованного узора, который наложил один сильный колдун, а другой, ещё сильнее, выдрал с мясом. И колдуны были с разных миров. Пожалуй, любопытная девчонка могла польститься на твою историю, а не на твои мослы, — аноним брезгливо потыкал нава пальцем в рёбра, ущипнул за мышцы возле хребта, потом за ягодицу. — Да уж, такое сгодится только в круге.

Вопреки собственным словам, он сграбастал Ромигу за плечи, прижал к себе всей спиной и пару раз лениво толкнулся бёдрами, словно примериваясь. Сквозь мех штанов ничего особо не выпирало, но жару от огромного, мощного тела, будто от печки. Обычного тепла разгорячённой кожи — и того самого, живительного, которым щедро делилась с навом Вильяра. Ромига поймал себя на желании притиснуться плотнее и греться, греться… Тут же зарычал:

— А ну, пусти!

Безымянный с коротким смешком развернул его лицом