слезы, закрываю себя руками и тоненько плачу. Жалею себя, оплакиваю…

Я одна…

Во мне сейчас столько любви и нежности, что, кажется, сама захлебнусь в них. Я хочу поделиться, я готова делиться, дарить и отдавать…но…не могу…

НЕ МОГУ…

НЕКОМУ…

Вспоминаю наш с Леоном последний прием у моего лечащего гинеколога-репродуктолога, когда врач разводила руками, уверяя нас с бывшем мужем о том, что мы оба абсолютно здоровы и, возможно, мы могли бы иметь детей… только с другими партнерами.

С другими партнерами…

Меня передернуло тогда в момент этих небрежно сказанных слов. Как будто это настолько буднично, обыденно и просто.

Другой партнер…

Будто сделка, бизнес, контракт… Захотел сменил партнера, не подошел — снова поменял.

Мерзко… до тошноты противно, когда представляешь любимого человека с кем-то другим, когда отпускаешь, но всеми сосудиками, капиллярами и артериями любишь одного единственного, созданного, казалось, только для тебя одной, особенного, но такого несовместимого…

Я не понимала, как так мы могли быть несовместимы? Мы, настолько цельные, наполненные, подходящие друг другу каждой клеточкой люди, оказались такими одновременно пустыми, бракованными, далекими…

Мне не нужен был другой партнер… и сейчас не нужен.

Пишу Сашке и Максу поздравительные сообщения, не звоню, потому что обоим сейчас точно не до меня.

Спрыгиваю с подоконника и чуть ли не падаю.

Резкое головокружение сбивает с ног и вращает комнату, как на центрифуге.

Вот это да…

Никогда ничего подобного не испытывала. Мой вестибулярный аппарат настолько крепкий и выносливый, что хоть в космос отправляй.

Мне так отвратительно плохо, что к головокружению добавляется мерзкая тошнота.

Перенервничала, что ли?

Вот и я незаметно подошла к возрасту, когда на ветер ломит суставы, к дождю раскалывается голова, а на нервной почве падает давление.

Смотрю в одну точку на керамического слоника, удобно устроив голову так, чтобы облегчить свои муки. Монотонное вращение усыпляет, веки тяжелеют, а тело расслабляется.

Я засыпаю…

* * *

Мне кажется, что всю ночь я проспала в одной позе, потому что первое, что я вижу, открыв глаза, — керамического слоника. Он больше не вращается, неподвижно стоит на полке, подсвеченный лучами утреннего солнца.

По ощущениям сейчас раннее утро, но я выспалась и, как не странно, чувствую прилив распирающей изнутри энергии!

Вскакиваю с дивана, сладко потягиваюсь и разминаю шею, слегка затекшую в одной длительной позе.

Хватаю телефон и смотрю на время: ну действительно, без пятнадцати минут шесть!

Принимаю душ и ловлю себя на мысли, что дико хочу есть! Прямо зверски!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я так рада этому состоянию, потому что в последнее время я испытывала либо полное отвращение к еде, либо неистовую потребность в томатном соке. Надеюсь, я иду на поправку, а моя поджелудочная решила наконец сжалиться надо мной!

Решаю сделать себе омлет «по-леоновски».

Вообще, я не дружу с яйцами.

По крайне мере с куриными точно!

Но сегодня я хочу себя удивить!

И удивляю!

Омлет «по-агатски» настолько получается шикарным и эстетически прекрасным, что ни сфоткать я его искренне не могу! Аккуратно свернутый конвертик омлета с зеленью, половинки помидоров-черри и два тонко нарезанных ломтика любимого раклета, чашка горячего дымящего кофе и ароматная маковая булочка — произведение искусства на моем кухонном столе!

Фотографирую и выкладываю в сториз!

Игнатов узнает эти кухонные песочные салфетки и поймет, что завтракаю я дома. Мою последнюю яичницу, которую я приготовила ему на завтрак, бывший муж оскорбил нелицеприятно, сравнив с «детской неожиданностью с желтыми глазами». Теперь пусть только попробует сказать, что я не умею готовить!

Выкуси, Игнатов!

Довольная собой приступаю к утренней трапезе: делаю большой глоток бодрящего кофе, закидываю в рот помидорку и пробую наколотый на вилку кусочек омлета. Прикрываю с наслаждением глаза, жую, сглатываю и… с ужасом несусь к унитазу, зажимая рукой рот, чтобы не растерять по пути глоток кофе, половинку черри и кусок омлета.

Сижу на коврике, облокотившись спиной к унитазу, и жду, когда прекратятся рвотные спазмы. Дышу глубоко, вытираю локтем проступившую на лбу испарину и редкие слезы. Горло саднит, в области желудка сжимает тугой болью, словно кто-то нарочно на него давит кулаком.

Когда чувствую, что начинает понемногу отпускать, плетусь в ванную, умываюсь, споласкиваю рот и смотрю на себя в зеркало.

Я похудела, заметно осунулась, черты лица стали острее, а глаза больше. Такой себе Голлум в женском обличии.

Тревога сильнее разливается по кровеносной системе, проникая в каждый капилляр. Я не отношусь к числу ипохондриков и не склонна к накручиванию и зацикливанию. Но сейчас мне страшно.

Мне, черт возьми страшно! Страшно так, что трясутся руки.

Скорее бы среда.

Выбрасываю нетронутый завтрак, потому что даже смотреть на него не могу, и пью простую кипяченную воду.

Вот тебе и зверский аппетит.

Теперь украшает мусорное ведро.

* * *

— Ну серьезно, Агат! — чуть ли не хнычет Саша. — Ей как будто месяца два: у нее длинные темные волосы и острые ногти. А еще, мне кажется, у нее уже широкие плечи, — жалуется Филатова. — Да у меня Никитка такой был в полтора месяца, и он мальчик, — сокрушается.

Мне неимоверно смешно и в то же время жаль мою тоненькую, миниатюрную подругу, которой ох, как не легко далась при родах девочка.

— Ну недопапаша Никитоса и сам не мог похвастаться высоким ростом, а Филатов все-таки крупный мужчина. Ты большая умничка, Сашка! Такую ЖЕНЩИНУ родила сама, — смеюсь и поддерживаю подругу, — а на счет плеч, думаю ты утрируешь, подруга!

Сашка прыскает, и мы вместе с ней уже открыто смеемся в голос. Я так счастлива, что она у меня есть. С ней легко удалось поднять настроение и отвлечься от мрачных тревожных мыслей, всё утро мучающих меня.

— Ай, ну тебя, не смеши, — шипит Саша, и я прямо ощущаю, как она болезненно морщится, — мне даже смеяться больно.

Искренне верю.

Такую