Крупнейший поэт страны вступил на новый путь. «Чудесный ребенок» шведской поэзии взялся за научную фантастику. Певец травяных кочек[78] превратился в Космического Харри.

«Аниара» – это поэма о гигантском космическом корабле с таким же названием. Земля отравлена радиацией, и корабль с тысячами переселенцев на борту держит курс на Марс, который уже давно заселен людьми. Словно современный Ноев ковчег, корабль движется сквозь всё более и более тонкие небесные сферы.

Как и всякий писатель-фантаст, Мартинсон был очень внимателен к деталям. Фантастика невозможна без реализма. Мартинсон знал, что даже самый невероятный воздушный замок должен возводиться на фундаменте достоверности, а достоверность таится в деталях. Поэтому корабль «Аниара» имеет шестнадцать тысяч футов в длину и восемь тысяч – в ширину; в нем четыре тысячи кают и двести тридцать залов. Управляет им гениальное изобретение – уникальный мыслящий прибор Мима. На борту – восемь тысяч пассажиров, мужчин и женщин, старых и молодых. Им не суждено узнать о том, что путешествие продлится пятнадцать тысяч лет.

И вот внезапно случается непоправимое. «Аниара» сбивается с курса и покидает Солнечную систему. Навигационная система не работает. Корабль летит в глубины космоса. Что это, как не трагическая ирония в духе античной драмы с ее идеей о неотвратимости судьбы: именно тогда, когда переселенцы уверены в своей безопасности, оказывается, что спасения нет. И, словно этого мало, Мима выходит из строя; связь с внешним миром теряется навсегда. Пребыванию в этом лимбе посвящена большая часть поэмы. Корабль «Аниара» – это обитель скорби, последнее пристанище заблудшего людского племени. Проходят годы. В конце концов, все пассажиры умирают, их останки медленно превращаются в прах. Но «Аниара» продолжает свой путь, не сбавляя скорости.

При этом катастрофа, разразившаяся на Земле, сменяется другой, еще более ужасной, если такое вообще возможно, а именно концом истории. Будущее, прошлое, настоящее – всё стерто. Страх, которым пронизан космический эпос Мартинсона, связан не с уничтожением Земли или истреблением человеческого рода, а с концом истории. После нас – хоть потоп? Нет – только ледяная пустота, бесчувственная вселенная, вечная метафизическая ночь.

Как можно описать поэму «Аниара»? Мартинсон перенес одиссею гомеровских масштабов в мрачный мир высоких технологий. Однако есть существенное отличие. В поэме Мартинсона нет Одиссея, нет Пенелопы и тем более нет Итаки. Человек никогда не сможет вернуться домой, и никто, кроме него самого, в этом не виноват.

1

В тот же день, когда «Аниара» вышла в свет, на страницах газеты Dagens Nyheter появилась рецензия Улофа Лагеркранца. «Такого Харри Мартинсона мы еще не знали», – пишет Лагеркранц. И далее:

Из парнишки с великанским фонарем в руках он превратился в зрелого мужчину, твердого, непреклонного. Он больше не певец улиток, летучих мышей и дождевых червей; не странник, чьи легкие напоены морским воздухом; не скиталец на марше добра по всему миру. Теперь он – человек, повидавший виды, объятый печалью, переполненный сочувствием к миллионам невинно страдающих. Со спокойной уверенностью смотрит он в глаза своей и нашей смерти и открывает двери в ледяной космос.

Откуда такая перемена? Лагеркранц об этом не пишет, так что позвольте мне сделать это за него. Мартинсон изобрел машину. Именно это изобретение и привело к рождению поэмы «Аниара». Интерес к науке и технике был у Мартинсона давно, но до этих пор никогда не становился темой литературного творчества.

Шестого августа 1945 года всё изменилось. Фотографии из Хиросимы наглядно продемонстрировали последствия жестокости, какой мир доселе не ведал. Один самолет, один пилот, одна бомба – и ужасающие разрушения, и кошмарные страдания. Именно об этом пишет Мартинсон в песне 64:

Очнетесь вы – ваш грех из нашей муки

мы тянем к вам:

обугленные руки[79].

Хиросима стала кульминацией всех ужасов Второй мировой войны. Так полагало большинство. Вот он – продукт прогресса, о котором писали Адорно и Хоркхаймер в «Диалектике Просвещения» (1944). Инструментальный разум получил безраздельное господство. Весь просвещенный мир оказался под знаком катастрофы.

Подобные мысли звучат и в «Аниаре». Критикуя современную цивилизацию, Мартинсон основывается на философской традиции осмысления взаимоотношений между техникой и человеком – традиции, пронизанной культурным пессимизмом. В этой связи стоит упомянуть не только «Диалектику Просвещения», но и трактат Фрейда «Недовольство культурой» (1930), и размышления о технике Мартина Хайдеггера, изложенные в 1953 году[80]. Но у вышеупомянутой традиции есть также и другая сторона, представляющая трезвый прогрессивный оптимизм, и здесь можно вспомнить такие труды, как «Техника и цивилизация» (1934) Льюиса Мамфорда, «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (1936) Вальтера Беньямина и «Механизация берет на себя командование» (1948) Зигфрида Гидиона. Мартинсону были хорошо знакомы все грани этой традиции – что можно видеть по его статьям и эссе, – но в «Аниаре» находится место лишь для мрачнейшей дистопии. По крайней мере, так может показаться на первый взгляд.

2

Больше полувека прошло с момента выхода в свет «Аниары». Это немалый срок. Столько же отделяет Вирджинию Вулф от Дона Делилло. Так что неизбежно встает вопрос: актуально ли сегодня произведение Мартинсона? Или его космической саге пятидесятых самое место на литературном кладбище, как старому ржавому Volvo PV – на свалке?

Когда мы смотрим на «Аниару» в зеркало заднего вида, то поражаемся оригинальности Мартинсона. Нас также поражает то, насколько это произведение привязано к своему времени. Однако очевидно и то, что книга указывает в будущее с такой ясностью, какую никто не мог бы себе представить.

«Аниара» – уникальное творение не только в шведской поэзии, но и во всей западноевропейской литературе. Мы знаем, конечно, что эпические произведения писались и до Мартинсона; известно нам и то, что традиция эта восходит к «Эпосу о Гильгамеше», «Илиаде», «Одиссее» и «Потерянному раю». И так же само собой разумеется, что до Мартинсона создавалась научная фантастика: вспомним Мэри Шелли, Эдварда Беллами, Герберта Уэллса, Жюля Верна и Карин Бойе.

Но до Мартинсона никто не соединял древнюю форму эпической поэмы с материалом научной фантастики. В этом и заключается величие «Аниары». На практике это означает, что Мартинсон сочетает жанр высокой литературы с феноменом массовой культуры. Можно ли скрестить Гомера и «Звездный путь»? Наверное, именно таким дерзким решением казалась «Аниара» в 1950-х годах.

Схожую дерзость можно найти в «Улиссе» Джойса (1922), где герои – представители ирландского среднего класса – пребывают в тени греческих богов. Или можно взять более современный пример: эпический стихотворный цикл «Омерос» (1991) Дерека Уолкотта, в котором карибская современность проецируется на гомеровский фон.

Наверное,