Многие прихожане смотрели в пол и вверх, на резьбу, недоумевая, куда клонит проповедник. Одна раздосадованная парочка собралась покинуть церковь, но священник, встав в проход между рядами, нечаянно преградил им путь.

— В церкви меня ругали за такие речи, — продолжал он, все больше распаляясь. — Несмотря на усилия пакеха, европейских миссионеров, которые запрещали нам поклоняться традиционным богам, сегодня мы заново постигаем верования маори и отражение их в различных символах и метафорах Великой Книги. Атуа — Бог — многолик, он и Создатель, и Сын Иисус, и Святой Дух. В библейских притчах рассказывается об ангелах, силах добра и зла. В маорий ских легендах боги тангата венуа тоже олицетворяют разные стороны единого Бога Создателя и духов, влияющих на жизнь людей, — ангелов и других сил добра и зла по Библии.

Дальше проповедник описал веру маори в перерождение и соотнес ее с воскресением Иисуса.

Когда служба закончилась, многие благодарили священника за глубокие мысли и духовное просветление. Прихожане говорили, что и сами верят во множество способов понимания единого Бога.

Мужчины признались, что всегда чувствовали себя ближе к Богу на рыбалке или в гольф-клубе, чем на скамье в церкви. Проповедь дала им теологическое оправдание. Парочка, которой не удалось выйти раньше, холодно проговорила «Доброе утро» и отправилась домой писать жалобу епископу маори.

В фургоне за чашкой кофе Анна спросила:

— Я думала, мы верим в единого бога. Так говорится в первой из десяти заповедей. Священник утверждал, что богов много, и все они — одно. Как так, Рубен? Я не понимаю.

— И не только вы, — заметила Донна. — Пап, тебе придется повторить эту скукотищу о трех тиканга.

Рубен рассказал, что в 1992 году англиканская церковь в Новой Зеландии разделилась на три культурных ветви, тиканга, у каждой появился свой лидер, образ поклонения и обычаи — одна для маори, другая для жителей тихоокеанских островов и третья для пакеха, выходцев из Азии или северного полушария. Сегодняшняя пасхальная проповедь — одно из проявлений первой тиканга, маорийский взгляд на христианскую теологию со своей колокольни.

Анна спросила, отчего церковь раскололась, и Рубен пояснил, что дело в колониальном договоре двух культур — племен маори и британской короны, подписанном в 1840 году. Узнав, что в Договоре Вайтанги[7]церковь даже не упоминается, Анна неодобрительно покачала головой и вспомнила Южную Африку. Вот он, апартеид — мягкий, но все же досадный, потому что люди каждой тиканга лишаются какой-то части культуры и возможности работать вместе.

— Кажется, проповедь не всем пришлась по душе, — заявила она. — Люди решат, что маори заблуждаются. Маори станут козлами отпущения в проблемах церкви, как другие этнические группы до них.

Рубен задумался, какие этнические группы Анна подразумевала и имела ли в виду кого-то конкретного. Все-таки ему нравилось, что ее беспокоит умышленное разделение церкви. В первый раз она выразила недовольство. Рубен знал, что большинство простых англиканцев из двух других тиканга разделяют ее мнение.

У него были свои причины волноваться из-за пасхальной службы. Мучаясь от неловкости, будто он нарушил одухотворенность святого места, Рубен гадал, поймут ли прародители его затруднения. Может, следовало вначале обратиться к ним, испросить дозволения. Вдруг заезжий священник прав, и Церковь яркой утренней звезды в Вайтетоко сторожит танива, который пришел в ярость от того, что сделал Рубен в святилище несколько недель назад.

Не нашлет ли танива на Рубена новые кошмары — или несчастный случай? Вдруг Тавириматеа поднимет шторм и накроет его волной, когда Рубен в следующий раз выберется на озеро в лодке-резинке?

«В одном я уверен, — усмехнулся он про себя. — Если Тангароа откажет мне в рыбе из озера или реки, я никогда об этом не узнаю».

Рубен успокаивал себя мыслью, что во многих церквях хранятся гораздо менее важные реликвии, чем изначальное Евангелие.

Церковная скамья, на которой они втроем сидели утром, стояла как раз над футляром с фрагментом Q.

Несколько недель назад Рубен на рассвете забрался под церковь и прикрепил футляр за лямки к половицам с обратной стороны. Теперь он не решался проведать Q, боясь обнаружить себя, но надеялся, что прародители не сердятся и танива приглядит за манускриптом.

Этот посторонний шум явно был не из сна и не принадлежал к обычным звукам ночи. Рубен очнулся от удара в окно и дребезга разбитого стекла.

Не успел он открыть глаза, как нервная система автоматически набрала обороты. Лениво бившееся сердце подскочило к горлу. Тело напряглось, Рубен сел, готовый драться или бежать. Схватил оружие — очки и галогенный фонарь на длинной ручке, которые лежали у кровати.

Кто-то забрался через заднюю дверь? Он весь обратился в слух, чувствуя, как ледяные мурашки ползут по затылку. Правду пишут в триллерах: волосы на самом деле встали дыбом.

Может, ошибся. Поскольку с Таупо они вернулись накануне, вероятно, Рубен проспал, а Донна внизу собирается в школу. Один взгляд на часы — и иллюзия растаяла как дым. Два двадцать семь. Снова грохот — ваза тети Мод? Мало похоже на кота или опоссума, в своих ночных блужданиях перевернувшего горшок с цветами.

Рубен пожалел, что не включал больше сигнализацию, как в первую неделю после взлома. Но какая разница? Судя по шуму, вряд ли грабителя смутили бы механический писк в сто двадцать пять децибел.

Что делать?

Внизу кто-то громко чихнул и закашлялся. Сомнений нет. Там не Донна. В доме чужой мужчина.

Мысли мелькали в голове со скоростью света. Спустившись, он наткнется на бандита, вооруженного и опасного. Если остаться в постели, взломщик пороется на первом этаже и оставит их в покое. Возможно — но вряд ли. Что, если преступник поднимется наверх? Рубен окажется в совершенно невыгодном положении. И здесь Донна. Рубен даже думать не хотел, что с ней может случиться. Нет, придется дать отпор взломщику… или взломщикам.

— О нет, — тихо застонал Рубен. — Вдруг он не один?

Грохот в кабинете подтолкнул его к действиям.

Понимая, что он в проигрышном положении, Рубен со страхом сбежал вниз и, держа фонарь сбоку в вытянутой руке, осветил тонкую фигуру в черном… мужскую… черные перчатки и маска… в прорезях щурятся от яркого света темные глаза. Один.