— Вот, ваша доля. Сто. Он дал двести, как и договаривались.

В этот момент в коридоре вдруг зажегся свет, и Милена, инстинктивно прикрыв глаза, а потом распахнув их, к своему ужасу поняла, что перед ней стоит вовсе не милиционер, а незнакомый пузатый мужчина в длинном черном плаще.

Девушка попятилась, но тип вдруг схватил ее за руку и проговорил:

— Нет, куда же ты, милая! Нам надо поговорить!

— Ничего нам говорить не надо! — заявила в раздражении Милена, вырываясь. Ну и наглец милиционер, прислал вместо себя своего дружка — или, кто знает, нового клиента? Нет, так решительно не пойдет! Она ведь, как ни крути, может, и занималась сексом за плату, однако она не из разряда Галки.

А, видимо, из разряда тех «ночных бабочек, которые порхали около гостиницы «Москва».

— Думаю, что надо, — мягко ответил мужчина и, вынув из кармана красную книжицу, развернул ее перед лицом напуганной девушки. Милена увидела большую фиолетовую печать, подписи и три грозные буквы: «КГБ».

— Комитет государственной безопасности Герцословакии, — добавил мужчина. — Ты, милая, задержана. А теперь прошу пройти со мной. И советую без глупостей, потому что все это может закончиться для тебя очень плохо!

* * *

Милена встрепенулась и уставилась на металлическую дверь, которая со скрипом распахнулась. Наконец-то в комнату для допроса, в которой имелся привинченный к полу металлический стол, а также два крайне неудобных стула, кто-то вошел.

Тип из КГБ привез ее на служебной машине в какое-то большое мрачное здание и сдал на руки молчаливым субъектам в форме. За несколько минут поездки по ночному Экаресту Милена, трясясь от страха и давясь слезами, поведала кагэбэшнику все, что с ней произошло, ничего не утаивая.

Даже историю с Лариосиком в сквере.

Тот слушал, не задавая вопросов, а Милена умоляла ее отпустить и, самое главное, ничего не сообщать родителям.

— Милая, решать это не в моей компетенции. Но ты ведь понимаешь, что по самые свои изящные ушки в первосортном дерьме. А теперь я сдам тебя на руки товарищам, тебе предстоит допрос по всей форме!

Оказавшись в комнате для допросов, Милена покорно опустилась на стул и вспомнила, как ее шмонали неулыбчивые, грозного вида тетки, одна из которых велела ей раздеться догола, а потом, грубо схватив короткопалой рукой в резиновой перчатке за самый низ, проорала:

— Имеются следы недавнего коитуса!

Милене велели одеться, конфисковали иностранную валюту, в том числе и спрятанную под стелькой заначку, и затем снова сдали на руки людям в форме, которые препроводили ее сюда, в это ужасное помещение.

У девушки уже не было сил плакать, она потеряла счет времени. Наверняка уже глубокая ночь или, не исключено, раннее утро. Подруги уехали из Экареста домой без нее, а родители сходят с ума, не зная, что их дочка, два раза за вечер занявшись сексом с незнакомыми мужчинами (причем один раз за деньги), сидит сейчас в здании КГБ Герцословакии и ожидает допроса.

На пороге показался все тот же полный тип, который задержал ее в гостинице. Закрыв дверь, он подошел к столу и участливо спросил:

— Что, страшно?

Милена кивнула и всхлипнула — хотя в самом деле было страшно, она била на жалость. Господи, он ведь прав — она по самые уши в дерьме!

Стоя рядом, субъект произнес:

— Да, Милена Бравс, ученица десятого класса среднеобразовательной школы номер восемьдесят три… Ты понимаешь, что ты совершила?

Милена молча кивнула и всхлипнула еще сильнее.

— Нет, думаю, не понимаешь, Милена. Кстати, имя у тебя красивое. У меня так дочку зовут.

Милена подумала, что неужели у всех ментов и кагэбэшников имеется дочка по имени Милена? Или это стандартный трюк, чтобы расположить к себе? Впрочем, имя в начале семидесятых было популярное. Так что не исключено, что и тот, и другой говорили правду.

Но легче от этого не было.

— Извини, что тебе пришлось ждать так долго, но мне надо было сделать несколько важных телефонных звонков.

Милена окаменела и уставилась на кагэбэшника. Не хватало еще, чтобы он связался с ее родителями и…

И поведал обо всем!

— В том числе я позвонил твоим родителям. У вас телефона нет, но у соседей ведь имеется. Говорил с твоим отцом. Не трясись ты так. Пока что о том, что ты здесь, им неизвестно. Я поведал, что ты, находясь в Экаресте, проявила доблесть и помогла нашей славной герцословацкой милиции в поимке одного особо опасного преступника. И что ты пока еще в столице, но тебя скоро привезут домой. И что с тобой все в полном порядке. Твой отец всей этой чуши, конечно же, поверил. Любой бы поверил, если бы получил звонок из КГБ…

— Спасибо, товарищ, — еле слышно произнесла Милена, вдруг понимая, что не знает имени своего собеседника (того, что было написано в показанном ей мельком бордовом удостоверении, она не то что не запомнила, но и прочитать не успела), а субъект, потрепав ее по плечу, сказал:

— Можешь называть меня… Гордион! Да, именно так! Товарищ Гордион! Ну, или без «товарища», а то как-то глупо звучит. Это мое имя для тех, кто со мной сотрудничает!

Милена в непонимании уставилась на него, а Гордион продолжил:

— Ну, тебе ведь семнадцатый год, Милена, ты спишь с иностранцами за деньги и, помимо этого, сосешь члены всяким тунеядцам в городских парках. Так что нечего на меня таращиться с таким неподдельным изумлением.

Милена снова всхлипнула, причем на этот раз вовсе не наигранно, а очень даже по-настоящему.

— Не ломай дешевую комедию! — вкрадчиво продолжил Гордион, заходя с другого конца стола и опускаясь на стул. — Хочешь, поведаю, сколько статей Уголовного кодекса Герцословакии ты нарушила? Много!

Милена заплакала: слезы, которые, как она думала, уже иссякли, хлынули по щекам горячими ручьями. А Гордион монотонно вещал:

— Статья сорок три «Мошенничество». Статья сто одиннадцать «Тунеядство». Статья двести один «Оказание сопротивления представителям государственной власти». Статья двести восемьдесят семь «Проституция». Статья триста шестнадцать «Незаконное владение иностранной валютой». Статья триста семнадцать «Незаконные финансовые операции с иностранной валютой». Статья…

Милена зарыдала во весь голос, а Гордион продолжил:

— Хоть ты и несовершеннолетняя, но по совокупности получишь лет эдак шесть-семь подростковой колонии. И это если судья добрый попадется! Но мы можем постараться, что и все девять-десять. А ведь если еще и знаменитую четыреста четвертую статью припаять, «Шпионаж», то пиши пропало, девочка! Так и пожизненное схлопотать можешь. А при самом неблагоприятном, но не таком уж нереальном раскладе и расстрел!