ткань, натянутая на раму, но для художника материалы представляют собой огромную ценность. Хорошо еще, что краски девушка взяла с собой – я видела, что многие тюбики у нее новые, и стоят, поди, недешево. Да в конце концов, не в деньгах дело. Художник без красок и холстов не может ничего создать, а учитывая то, что моя клиентка никогда не сидит без дела, без рисования пребывание в лагере могло оказаться для нее пыткой.

И преступник знал это. Иначе изрезал бы не холсты, а одежду – но ему было известно, что самое сильное потрясение у Киры вызовет именно порча художественных материалов. Кто мог это сделать? Да любой человек, проживающий в лагере, достаточно только знать, в какой комнате живет девушка. И холсты Киры были подписаны – она указала свою фамилию, поэтому сузить круг подозреваемых мне не удалось. Сперва я собиралась спросить, кто остался в лагере, когда мы ушли на этюды, но потом поняла, что это крайне бестолковая мера. Ведь любой студент мог преспокойно прийти на место, потом добежать до корпуса и, сделав свое подлое дело, вернуться обратно. Комнаты не запирались, войти незаметно и выйти можно было без труда. Первой на роль злоумышленника у меня оставалась Лена Куйбышева – она незаметно пропала, на сообщение Насти не отвечала. Катя Щеглова, которую я сперва подозревала, работала вместе с Настей – я видела, что девушка нарисовала несколько работ, то есть она физически не могла успеть и изуродовать холсты, и сделать три этюда. Настя находилась с Катей, Еву с Ритой я тоже видела, потом они вернулись вместе со всеми. Остаются Маша и Лена, которые ушли раньше всех. И Таня – потому что среди нашей группы ее не было, и я не знаю, когда она пришла в лагерь и уходила ли отсюда вообще.

Но я не могла понять, каковы мотивы у Тани и Маши. Лена попадала под подозрение по той причине, что она лежала в психиатрической больнице, и сейчас находилась под контролем у психиатра. Психически неуравновешенный человек мог пойти на подобное злодеяние. Холсты были тщательно уничтожены, что еще раз доказывало, что преступник мог действовать в состоянии аффекта. Но записка-то была напечатана заранее! То есть Лена детально спланировала преступление, подготовилась к нему и потом выждала удобный момент, дабы осуществить задуманное. Получается, ни в каком неадекватном состоянии Куйбышева не была – если человеком управляют эмоции, он совершает какой-либо поступок быстро и необдуманно, не готовясь заранее. Значит, не Лена? Но тогда кто? В любом случае я собиралась серьезно поговорить с Куйбышевой.

Прозвенел будильник на моем мобильном телефоне. Я разбудила Киру и дала ей выпить таблетку. Сонная девушка что-то бормотала, но пилюлю проглотила, после чего снова улеглась спать. Свет я не выключала – Кире он совершенно не мешал. Я сидела на своей кровати и ждала Лену для серьезного разговора.

Куйбышева пришла в комнату в половине девятого. Тани еще не было, вероятно, она либо отправилась писать закат, либо где-то ходит по своим, неизвестным мне целям. Лена посмотрела на спящую Киру, потом на меня и, не сказав ни слова, подошла к своей кровати.

– Лена, можно тебя спросить? – начала я разговор. Куйбышева как-то устало взглянула на меня, потом кивнула.

– Когда мы были на турбазе, где ты все-таки находилась? Я знаю, что ты сказала мне неправду. Глупо врать дальше, лучше честно признаться.

Лена захлопала глазами – взгляд ее выражал недоумение. Я продолжала:

– Более того, я много про тебя знаю. К примеру, мне известен тот факт, что когда тебе было четырнадцать лет, ты три месяца провела в психиатрической клинике. Я даже знаю твой диагноз. Полагаю, никто из твоей группы и не догадывается о том, что вместе с ними учится человек с паническими атаками и садистскими наклонностями, верно?

Последнее я только предполагала – если, конечно, это Лена изрезала холсты своей одногруппницы. Если она – преступница, то и садистские наклонности у нее имеются, это факт.

Лена смотрела на меня с ужасом. Она попыталась что-то сказать, но ни слова не смогла произнести. Довольная произведенным эффектом, я продолжала «припирать к стенке» злоумышленницу:

– Твой психиатр уже не помогает, верно? А знаешь, что будет, когда правда откроется? В тюрьму тебя не посадят, учитывая твои психические заболевания. Но вот пожизненное заключение в психиатрической лечебнице тебе обеспечено.

Я ожидала чего угодно – что Лена разозлится, или попытается обвинить меня во лжи, или попробует сбежать, – однако ничего этого не произошло. Девушка заплакала – зарыдала с таким надрывом и отчаянием, что я растерялась. Такого развития событий я и не предполагала, мне стало не по себе. Это не была игра – Лена действительно плакала, она была разбита. Мне пришлось приложить усилия, чтобы продолжить играть роль сурового обвинителя.

– Удивлена, что я все знаю? И про записки, и про покушение, и про холсты. Отпираться бессмысленно.

– Как ты узнала? – наконец сквозь рыдания проговорила Лена. – Почему? За что? Что я тебе сделала?..

– Мне – ничего, – заметила я. – Но ты чуть не довела до смерти Киру – она и так напугана, зачем ты ее изводишь?

– Никого я не изводила! – воскликнула Лена. – Мне… мне в больнице обещали, что никто ничего не узнает… Что я смогу учиться, потом – работать… Они солгали, да? Зачем я вообще туда легла?..

– Я не про больницу говорю, – произнесла я. – Почему ты ненавидишь Киру?

Лена прекратила рыдать, с изумлением посмотрев на меня.

– С чего ты это взяла? Я с Кирой в нормальных отношениях… Но теперь уже сомневаюсь, раз ты все рассказала остальным. Теперь мне придется уходить из училища…

– Никому я ничего не рассказывала, – возразила я. – Я даю тебе шанс выложить все начистоту. Отвечай, зачем ты писала письма-угрозы? Чем Кира тебе насолила? Она ведь не знает о психиатрической больнице!

– Я никому ничего не писала! – воскликнула Лена. – Я не знаю, о каких письмах ты говоришь! Пожалуйста, не рассказывай никому про больницу, я сделаю все, что ты скажешь! Пожалуйста!

– Раз сделаешь – значит, говори, – велела я. – Зачем холсты изрезала? Погоди… – я достала из-под кровати испорченный холст и ткнула его в нос Лене. – Твоя работа, да?

Лена отпрянула от холста, словно я ей только что сунула в нос ядовитую змею. На ее лице я прочла ужас.