Хозяйка явилась минут через десять, все это время мы с Волковым молчали, последний еще и моего взгляда избегал. Прикинув, что , если дойдет до дела, оконную раму можно будет и дернуть,чтоб стеклом чародейство нейтрализовать, представлять, как в этой же раме меня Фараония запечатает на манер вареника, я не стала. Ρасслабилась, чуть присела, разрабатывая колени, прикинула, что вон ту напольную вазу можно швырнуть, а золоченого скарабея со стены вдогонку, что Грегори руку на колене прямо держит, поэтому у него револьвер небольшой в рукаве припрятан. Тут как раз десять минут истекли.

– Григорий Ильич? - Мадам поправляла тюрбан, а надо было бы шлафрок запахивать, очень уж меж полами все женское выпирало. - Что за надобность?

– Драгоценнейшая госпожа Фараония, - карие глаза джентльмена обшарили плотоядно массивную фигуру, - простите столь поздний и неожиданный визит.

Эманации свои мужские Грегори разбрызгивал щедро, рикошетом на меня немножко даже попало. Воспоследовали поцелуи чародейских ручек и новые извинения.

– Ну будет, юноша, - подобрела хозяйка,и потрепала каштановые кудри паучьей лапкой.

– Эта вот барышня… – распрямился Волков, кивая на меня.

Фараония посмотрела, пришлось приседать в книксене, а ведь такую позицию уже получилось перфектную занять, в слепой зоне, чуть позади, даже без револьвера скрутила бы тетку.

– Евангелина Романовна?

– Добрый вечерочек. - Сызнова книксен.

– Присаживайтесь, - повела Фараония рукой.

И мы с ней рядышком опустились на диван. Грегори свое кресло занял на приличных десять секунд позже. Эманировать не прекратил, его корпус был развернут к хозяйке, колени к ней же направлены, плечи подались вперед, вроде как от невероятной заинтересованности в объекте. Любопытно, он рассудком картину просчитывает, или уже мимо воли?

– Итак? - улыбнулась кокетливо гадалка.

– Барышня Попович явилась вас в убийстве пристава Блохина обвинять, - сообщил ей в тон Грегори и подмигнул.

Они pасхохотались.

Я ослабила ворот шубы, жарковато, принюхалась, жженым сахаром не пахло, и на том спасибо.

– И что же Гелюшку на эти мысли натолкнуло? - Веселилась тетка.

Григорий Ильич развел руками, дескать, у нее и спросите.

Фараония повернулась ко мне. Глаза у нее были грустные и очень старые, как у вековой черепахи в столичном зверинце. Таким глазам врать нельзя.

– Можно мне сначала один вопросик вам задать? После ответа, клянусь, все свои мысли озвучу.

– Даже, если ответ тебе не понравится?

Она перешла на «ты», я втянула ноздрями, чардейством не пахло.

– Даже тогда.

– Ну, задавай, рыжая.

– Да,или нет? Вы на пристава Блохина порчу навели?

– Нет.

– А убили?

– Это уже второй вопрос.

– Справедливо, - пришлось согласиться. - Что ж,извольте. Мне удалось вызнать, что некий толстосум желал от пристава избавиться,и что вы за избавление сто тысяч потребовали.

Фараония махнула рукой:

– Ну был такой разговор за картами. Бобруйский спросил, сколько стоит Степку беспутного со свету сжить, я и ляпни по дурости.

– А он?

– Крякнул только, деньжищи даже для него неподъемные.

– Когда разговор был?

– Да не помню, в жовтене что-ли, точно до заморозков. - Мадам нахмурилась. - Ты, «свиристелка», темы не меняй.

На «свиристелку», которая не «свиристелка» я покраснела:

– А люди по другому говорят, говорят. Взяла Фараония сто тысяч, да уморила пристава.

– Врут люди.

– Куколками человекоподобными уморила.

– Врут.

– Но куклами-то вы чардеите? Не отпирайтесь. Знаю, как вы девочке, от надругательства пострадавшей,из глины гомункулов налепили, через то насильники ее в дерьме захлебнулись.

Уголком глаза я заметила, что Грегори после этих слов напрягся, но прямо смотрела на собеседницу. Черты ее дрогнули, складываясь в гримасу беспомощности, она прошептала.

– Лизонька, бедное дитя.

По носогубной морщине скатилась слеза.

– Что ж, господа сыскари, - наконец громко сказала Фараония, – ваша взяла, вяжите старуху,тащите в казематы. Моя вина, не сдержалась, колдовство черное смертельное утворила. Только, вернись время вспять, сызнова бы ту глину вымесила, ни на миг сомнений не испытав. Звери эти, что над девчонкой сиротой надругались, всего этого заслужили.

– В оплату вы у девочки жизнь ее взяли?

– Что? - чародейка подняла воспаленный взгляд. – Ничего я с нее не брала, с Лизоньки, она cама так решила, что жить далее не стоит. Я ведь предлагала со мною остаться, заместо дочери.

– Когда предлагали?

– Да только она на моем пороге истерзанная появилась. Это уже потом я разобралась, что случай с Лизаветой не случай вовсе, что всех приютских сироток спасать надобно. Бедное дитя. Она ведь пропащей себя после всего считала. – Из рукава появился носовой платок, в который Фараония трубно высморкалась. - Гнилой город, гнилые людишки.

– Степан Фомич про то знал? - спросила я осторожно.

– Разумеется!

– И про то, что вы тех куколок изготовили?

– Про это не знал!

– Вы сейчас пристава прикрываете, – сказала я дружелюбно, эх, как второго допросчика недоставало, Волков, вместо того чтоб помогать, сидел соляным столбом и пялился, будто представление презанятное наблюдал. – Не нужно. Предположу, что вас, мадам Фараония, за какое-то чародейское преступлений в Змеевичский уезд сослали.

Хозяйка бросила взгляд на Григория Ильича:

– Грегори-воин моего личного дела тебе не показал? Правильно предполагаешь. Ссыльная я, поднадзорная, от того, что набедокурила по–молодости изрядно.

Εй было восемнадцать, возлюбленный имелся в дополнение к прекрасной будущности и чародейским талантам. И род ее был старинный боярский,и все к свадьбе шло. Только не дошло. Изменщик возлюбленный оказался, да ещё и настолько глуп, что позволил невесте себя с другою застать в самой недвусмысленной позиции.

– Убила, - вздохнула хозяйка, – обоих, на месте, и плод во чреве моем от чародейства сгорел. Меня за такие дела собирались сил полностью лишить перед ссылкою. Да батюшка все связи свои на помощь бросил, оставили. Лишенный сил чародей не жилец вовсе, я поклялась, что чардеить никогда не буду, только не забирайте. Сейчас иногда думаю, лучше бы тогда все закончить.

– Тогда бы вы Лизавете отмстить помочь не смогли, – сказала я твердо, - так что правильно жизнь ваша обернулась. Не о том узнать хотелось. Блохин знал о глиняных куколках, потому как имел предписание ваше колдовство наблюдать. Знал, но простил, по инстанциям отчета не направил. Он под Чикову копал? Под дела ее приютские?