пошлость человеческих амбиций, в частности литературных, но и устав, в самом армейском смысле, культуры. Устав, на букве которого легче всего чинопродвигается заурядность и посредственность: легче ухаживать за избранной могилкой, подворовывая собственную жизнь, чем жить собственной жизнью с живым человеком. Неистовость прижизненных фанатов – не более чем проекция долгожданного распятия.

Прижизненное признание – не самая точная функция современника. Есть еще категория “бессмертный”, применяемая более к творениям, чем к их создателям, и лишь отчасти к их репутациям, с которыми мы ничего поделать не можем, которые прорастают сами, то есть действительно живут. Так что бессмертие – это судьба, то есть продолжение той же жизни, но уже за гробом. Не завершенная при жизни жизнь – бессмертна, и не оттого ли наши поэты предпочитали гибель, в которой мы, по традиции, виноватим общество?»

Вопрос Битова

Природа власти – стая. Природа искусства – одиночество.

Власть – бесконечна. Вот уж не думал, что я властный.

Андрей Битов

Конфликты и выяснения отношений в писательской среде (причем неважно где – в кругах официальных совписов или среди не признанных властью андеграундных литераторов, в СССР или в эмигрантских кругах) были всегда. Причины тому, разумеется, находились достаточно веские. По большей части конфликтующие стороны напирали на разногласия в понимании того, что такое литературный процесс, как писатель должен (или не должен) участвовать в жизни страны – строить светлое социалистическое будущее или, напротив, бороться с ним.

И не было конца и края этим пересудам, этим дискуссиям на грани скандала на коммунальной кухне, этой ругани, в которую в конце концов включались родственники сочинителей, их жены, дети и друзья.

На поверку же, когда дело доходило до подведения итогов и выявления победителя, с завидным однообразием выяснялось, что все упирается в такие примитивные вещи как зависть к успехам коллег по цеху, как распределение окололитературных благ, как борьба за внимание власти (заказчика) к собственной персоне.

«Открытые письма», «обращения» и «заявления», вошедшие в моду в русском писательском сообществе еще в XIX веке, при советской власти стали хрестоматийным рупором, из которого до читающей общественности доносились порой душераздирающие признания, бескомпромиссные обвинения и принципиальные, разумеется, «дружеские» наставления.

Резкий взлет Битова-прозаика, его очевидный литературный успех, публикации, покровительство со стороны советского писательского истеблишмента не могли не обращать на себя внимание.

Битов вспоминал: «Вторая книга, “Призывник”, вышла в том же “Молодом Ленинграде” (первой был “Большой шар”. – М. Г.). Она легко выходила, потому что прошла через «Юность» и в ней была рабочая тематика. Мое название мне не дали, и в результате она называлась “Такое долгое детство”. Следующую, третью книгу, “Дачное место”, я проводил в Москве… Ползком, тишком проскочили в этой книге две неопубликованные в журналах вещи – “Сад” и “Дачная местность”. Что было на тот момент для Ленинграда уже невозможно. Книга вышла в 1967 году… Четвертая книга, “Аптекарский остров”, снова выходила в Ленинграде в 1968 году… Пятая книга была детской и вышла в 1968 году в “Детгизе” в Москве. Она называлась “Путешествие к другу детства”. И не примечательна ничем, кроме счета».

Впрочем, внимание это к Битову было подчас окрашено досадой, ревностью и завистью ровесников, друзей по литературным объединениям, тех, с кем Андрей начинал, но почему-то (непонятно почему, на их взгляд) так быстро ушел в отрыв. Разумеется, признаться себе в том, что Битов был куда более талантлив и целеустремлен, нежели они, могли немногие.

Порой все это становилось предметом весьма эмоциональной переписки.

В повести «Записки из-за угла», написанной в 1963 году, автор помещает «Открытое письмо писателю Р. Г. из Ленинграда…», в котором формулирует свое отношение к распространяемым вокруг его имени сплетням и пересудам.

Читаем: «Вообще-то все только тем и занимаются, что хоронят меня. Даже моя жена… (говорят) что-нибудь в таком стиле, что Битов кончится, как только утихнет у него сексуальное расстройство, или что Битов зазнался и заелся и не сможет писать от ожирения, или что Битова задавит своим творчеством жена-писатель… Р. (с его разночинной подлостью) хоронит по гораздо более многочисленным и заплетенным причинам… Этот человек, несмотря на свой ум и талант, а может, и по свойствам своего ума и таланта, органически не способен видеть самого себя и не способен к общению, вещи самой для него необходимой, непостоянен потому и потому же никогда не сознается себе ни в одном своем естественном помысле, принявшем неблаговидное выражение, и сознание непостоянства своего всегда отодвинет от себя, объяснив это вдруг открывшимся ему несовершенством объекта бывшей любви и нынешнего непостоянства.

Ну да ладно, пусть хоронят… как бы умен художник ни был, в одном случае никогда не будет он благожелателен и объективен».

«В случае оценки собрата по перу», – добавим от себя.

Похоронная тема вновь получила свое развитие, но теперь погребения автора чаяли те, кому еще совсем недавно он читал свои первые сочинения и с кем дружески выпивал за разговорами о русской литературе.

Таким образом, Битов уверился в том, что причиной нападок на него писателя Р. Г. является не только зависть к его писательским успехам, но и принципиальное непонимание глубинных причин его творчества, в основе которых лежат иррациональность и абсурд жизни, а также главенство художника над объективностью и справедливостью, которые сами по себе являются понятиями экзистенциальными и потому субъективными.

Ответ Р. Г. на письмо Битова последовал незамедлительно. Он назывался «Почему искусство не спасает мир» и имел форму эссе.

Однако прежде чем мы прочтем этот текст, раскроем инициалы автора.

Р. Г. – это Рид Иосифович Грачев (Вите) (1935–2004), личность примечательная и яркая в литературном андеграунде Ленинграда 1960-х годов. Он родился в Ленинграде в семье Иосифа Абрамовича Пинкуса и Маули Арсеньевны Витте. Свое необычное имя получил в честь Джона Рида – американского писателя и журналиста, одного из организаторов коммунистической партии США. Влияние деда и бабушки по материнской линии – старых большевиков Арсения Грачева (сотрудник НКВД) и Лидии Николаевны Витте (изменила фамилию на Вите, чтобы не совпадать с царским министром) – тут не могло не сказаться.

Известно, что во время блокады мальчик остался сиротой и был вывезен с детским домом сначала в Кировскую область, а потом за Урал. В начале 1950-х годов он вернулся в Ленинград и поступил на филфак ЛГУ. По окончании его работал в газетах, занимался переводами. Тогда же Рид начал писать прозу, и о нем заговорили сначала в студенческих, а затем и в литературных кругах Ленинграда. Его рассказы хвалили, но, и в этом «но» таилось предвестие его драмы, не печатали. Вернее, были готовы опубликовать,