не потому «что до него уже писали и надо не хуже, а потому что до него этого не писали. Вот подлинная литературная амбиция!» (А. Г. Битов).

Андрей тоже придвигает и отодвигает рукописи.

Вновь придвигает.

Составляет из них книгу и отправляется в путь.

В путь по редакциям…

Маршрут автора неизменен: улица Моховая, дом 20, затем набережная реки Мойки, дом 18, и, наконец, улица Союза Связи (Почтамтская), дом 9. По первым двум адресам располагаются «толстые» литературные журналы Ленинграда – «Звезда» и «Нева». Передав здесь рукописи в экспедицию и получив регистрационный номер, сочинитель отправляется на почтамт, откуда отправляет бандероли со своими сочинениями в московские журналы «Новый мир», «Юность», «Москва», «Октябрь», «Знамя».

Затем выходит на улицу и закуривает.

Теперь остается только ждать.

Описанная выше процедура для большинства читателей этой книги, думается, требует своего комментария. Особенно он (комментарий) будет полезен тем, кто сегодня, с ходу издав единственное сочинение и сразу получив за него ту или иную литературную премию, становится «крупным» или даже «культовым» писателем.

Все дело в том, что советская литературно-издательская индустрия была предельно структурирована и настроена на решение в первую очередь идеологических задач. В этом были свои «минусы» и свои «плюсы».

«Минусы» очевидны: цензура, партийный диктат, обязательное квотирование тем (про ударников труда, про пламенных революционеров, про колхозников и т. д.), строгая внутрикорпоративная дисциплина и, как следствие, возможность регулирования литературным процессом не столько по профессиональным, сколько по личным мотивам.

С другой стороны, в системе «толстых» литературных журналов, игравших роль своеобразного филологического сита (не всегда идеологического, следует заметить), сложился совершенно уникальный институт литературной редактуры, столь необходимый в стране, где большинство начинающих литераторов не имело не только высшего филологического образования, но и высшего образования вообще. Носить свои рукописи по журналам, получать отказы, вновь носить и вновь получать отказ было делом обычным. Это могло продолжаться годами. Через подобное прошли практически все прозаики и поэты советской и ранней постсоветской поры.

Прошел через это и наш герой.

Битов вспоминал: «С большими комплиментами мне было отказано в “Новом мире”, “Москве”, “Юности” и где-то еще. Кстати, в “Юности” я получил самую краткую в своей жизни письменную рецензию: под скрепку был подсунут листок отрывного календаря с надписью карандашом “оч. хор. р-з, но сов. не для ‘Ю”… Я пожаловался Юрию Казакову на то, что не печатают, и он мне дал следующее мудрое наставление: “Напечатают. Никогда не переживай, но не скупись на машинистку. Я, например, перепечатываю сразу две закладки и посылаю в десять редакций и отовсюду получаю отказ. Через год рассылаю туда же снова, и одна – не отказывает”. Я последовал его совету…».

Разумеется, не всякий начинающий сочинитель был готов на такое испытание.

Всё, как думается, здесь зависело от того, что во главу угла ставил соискатель – главенство собственной персоны или своего текста.

Если первое, то ответ на вопрос – «Ради чего я должен выслушивать любезные или хамские отказы (хамством, как ни странно, славилась “Юность”) неизвестных мне людей, компетенция которых сомнительна?» – очевиден.

Если второе, то ради публикации текста можно пойти на многое: на компромиссы, на ухищрения, на готовность терпеть критику, упреки и унижения.

Известно, что Довлатов получил более сотни отказов из «Авроры» и «Юности», «Звезды» и «Нового мира», «Волги» и «Сибирских огней» – список можно продолжать долго, потому что в СССР все советские республики и практически все регионы страны имели свой «толстый» литературный журнал.

Битов такой статистики не вел и очередной полученный отказ, надо думать, в трагедию не превращал. Тем более, что сочинение ответов соискателям было в своем роде особым литературным жанром, миниатюрой, примером словесной эквилибристики и казуистики.

И это все понимали.

Начало данному жанру было положено в известные годы известными и безвестными персонажами.

«Бунтовщик – хуже Пугачева! Тот, хоть царём прикинулся, монархический строй исповедовал, а этот, революцией, надумал на Руси учинить республику!» – императрица Екатерина II об А. Н. Радищеве.

«Стихи приятны, ничего не скажешь. Поручил проверить дом Лермонтова на наличие других подозрительных бумаг. В случае их обнаружения – изъять. Лермонтову направил лекаря, чтобы тот проверил, не помешался ли поэт?» – А. Х. Бенкендорф о М. Ю. Лермонтове.

“Братьев Карамазовых” начал было читать и бросил: от сцен в монастыре стошнило» – В. И. Ленин о романе Ф. М. Достоевского.

«Признаю за вещью крупные художественные достоинства, но с политической точки зрения она сплошь контрреволюционна» – Л. Д. Троцкий М. М. Пришвину.

«Сволочь!» – И. В. Сталин об А. П. Платонове.

«Повесть о непогашенной луне» Пильняка является злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии, подтвердить изъятие пятой книги “Нового мира”» – из постановления Политбюро ЦК ИКП(б) от 13 мая 1926 года.

«Зощенко совершенно не интересует труд советских людей, их усилия и героизм, их высокие общественные и моральные качества. Эта тема всегда у него отсутствует. Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта. Это копание в мелочах быта не случайно. Оно свойственно всем пошлым мещанским писателям, к которым относится и Зощенко» – из доклада А. А. Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград» от 21 сентября 1946 года.

«При знакомстве со сборником создается впечатление, что Вы опытный и квалифицированный литератор. Однако так называемая лагерная тема… очень сложна, и чтобы она была правильно понята, необходимо серьезно разобраться в причинах и следствиях описываемых событий. На наш взгляд герои Ваших рассказов лишены всего человеческого, а авторская позиция антигуманистична… Сборник “Колымские рассказы” возвращаем» – заместитель заведующего русской и советской прозы издательства «Советский писатель» В. В. Петелин В. Т. Шаламову.

А теперь процитируем несколько весьма велеречивых отказов, полученных Битовым в конце 1960-х – начале 1970-х годов.

Выходит, что членство в СП СССР и наличие книг не спасало от редакторских, как вариант цензорских, нравоучительных эпистол.

«У меня нет решительно никаких претензий к рассказу, ни по содержанию, ни по форме. Но это рассказ НЕ ДЛЯ “Авроры”. На этом, собственно, можно было бы поставить точку, но мне хочется мотивировать категоричность своего суждения… Герой рассказа Битова не мерзавец. Он – нечто аморфное, катящееся, как перекати-поле под порывом ветерка случайностей… Безжалостно, со скрупулезностью обнажает Битов убогий и ничтожный мир своего героя – красивого человека с седыми висками, с положением в обществе, с какими-то большими успехами в работе. Наверно, такое разоблачение тоже нужно, тоже имеет право на существование в литературе. Но я убежден, что “Аврора” должна стать плацдармом для совсем иных писательских выступлений. И жаль, что этого не хотят понять писатели, приносящие в “Аврору” вещи, случайно сохранившиеся в