И тут я поняла, что должен быть звук, а его нет.

Ты молча убрал свою руку с моей.

Тяжело вздохнул.

Но это был не вздох печали. И даже не вздох разочарования. Это был вздох досады. Вздох, который ясно говорил: Даже это ты не смогла сделать правильно.

Тот твой вздох значил для меня больше, чем даже потеря ребенка. Тот твой вздох фактически уничтожил меня.

После этого ты мне ясно дал понять, что, может, это наш шанс расстаться. Разбежаться безо всяких обид или тяжелых чувств. Но ты не был достаточно силен, чтобы так поступить со мной, и я использовала твою слабость в своих интересах. Я не ушла. Я осталась с тобой. Признаю это. Я злоупотребила твоим гостеприимством. Я стала для тебя на 100 процентов той же женщиной, какой была до беременности. Я приезжала к тебе, как только ты желал секса. Я даже ухитрилась на несколько месяцев переехать в твой дом, когда в моем устраняли сырость, хоть и знала, что на самом деле ты не хотел, чтобы я жила у тебя.

– Сколько времени им понадобится, они не сказали? – спросил ты. – Строители. Назвали конкретную дату?

Я поняла, что на самом деле ничего не изменилось. Только потому, что моя матка когда-то приютила созданный тобой и мной зародыш, я не собиралась предъявлять никаких особых требований ни к тебе, ни к твоему времени.

И еще был твой адский ребенок, Сара-Джейд. Она одновременно и ненавидела тебя, и нуждалась в тебе, сбивая тебя с толку. Эта девчонка расстраивала тебя, колошматила и плевала тебе в лицо. Но ты упорно терпел ее удары и плевки. Бывало, она часами не хотела слезать с твоих колен, когда тебя ждали дела. И была моя утроба. К ней на короткий миг прикоснулась новая жизнь, но осталось лишь эхо неуслышанного сердцебиения нашего мертвого ребенка. И я была не в состоянии дать разумное объяснение всему, что с нами случилось.

Ты опять начал использовать презервативы, поскольку было ясно, что мне нельзя доверять. А значит, не будет нашего общего ребенка, и мне надо было примириться с этим.

Я и вправду изо всех сил старалась примириться с такой реальностью, Флойд. Я пыталась в течение двух долгих лет. Мне стукнуло сорок три. Потом сорок четыре. И тогда ты начал искушать судьбу, вероятно, полагая, что у меня не осталось яйцеклеток. И однажды ночью, когда ты обнаружил, что у тебя закончились презервативы, ты сказал:

– Неважно, я просто вовремя прерву свои действия. Я успею. Я проворный.

Ну, ясное дело, ты не успел. Ни рано, ни быстро, ни вовремя. А потом все произошло снова. У меня не было менструации. Я купила тест. Появились две розовые линии. Три дня я чувствовала себя на гребне волны: солнце сияло мне в лицо; ветер ласково трепал мои волосы; повсюду, куда бы я ни пошла, на арфах играли ангелы. Я записалась на УЗИ, но на этот раз ничего не сказала тебе – могла не выдержать, когда ты разочарованно вздохнешь в тишине кабинета, когда молча выпустишь мою руку. Но добраться до клиники я не успела. Твой ребенок умер и вывалился из меня. Было совсем немного крови. Если бы я не сделала тест, то подумала бы о простом нарушении цикла.

Я позвонила в клинику и отменила запись на УЗИ.

Я так и не сказала тебе ни об участи нашего второго ребенка, ни о самом ребенке.

И это было в тот самый день, Флойд, когда я впервые пришла в дом Элли Мэк. В тот самый день твой ребенок умер внутри меня. Я должна была налепить улыбку и притворно сохранять дружеское расположение. Сидеть в комнате с избалованной симпатичной девочкой и пушистой кошкой, окруженными вещами семейного уюта: фотографиями, брошенной как попало обувью, дрянными книгами в мягких обложках и мебелью из Habitat[43]. И я должна была учить эту избалованную милашку, достаточно умную и уже знающую все, что ей было нужно знать. Мне хотелось рыдать, опять и опять повторяя, что сегодня я потеряла еще одного ребенка!

Но я ничего не сказала. Нет. Я выпила прекрасный чай, который ее мать заварила для меня и подала в кружке, украшенной надписью «Сохраняй спокойствие и приберись у меня на кухне». Я съела вкусные булочки, покрытые шоколадной крошкой.

У меня получилось – урок прошел удачно.

Свои тридцать пять фунтов я заработала тяжелым трудом.

Я чувствовала себя спокойно, когда вечером покинула дом Элли Мэк. Полмили до своего дома я прошла пешком.

Было холодно. Пронизывающий ветер с мелкими льдинками обжигал тыльную сторону моих рук. Я шла медленно, наслаждаясь темнотой и болью. Внезапно я почувствовала, как во мне нарастает уверенность, что так или иначе все было связано. Умерший младенец и избалованная девочка слились воедино. Одно уравновесило другое.

Я возвратилась домой, но не позвонила тебе и даже не взглянула на телефон, чтобы увидеть, звонил ли ты. Я посмотрела сериал и постригла ногти на ногах. Выпила бокал вина и приняла очень долгую ванну, позволив потокам воды устремляться вверх между моими ногами, смывая последние капли – последние оставшиеся следы твоего ребенка.

Я думала о девочке по имени Элли Мэк, о ее больших способностях и прекрасном личике; о ее медового цвета волосах, небрежно связанных в пучок; о подвернутых под себя ногах в носочках; об изящных руках, на которые натянуты рукава; об окружавшем ее аромате яблок и зубной пасты, чистых волос. Думала о самой девочке – об ее заинтересованности в учебе, мягкости, совершенстве. Элли была окружена сиянием. Держу пари, уж она-то никогда не говорила родителям, что ненавидит их. Могу поспорить на что угодно, что она не плюет в них и не швыряет свою еду через всю комнату.

Она была прекрасна и довольно любезна. Она была во всех отношениях замечательна и очень привлекательна.

И должна признаться, я стала почти одержима ею.

В тот же день Лорел навещает свою мать Руби.

– Еще не спишь? – спрашивает Лорел, кладя сумочку на пол и сбрасывая пальто.

Руби причмокивает и вздыхает.

– П-п-п… Похоже на то.

Лорел улыбается и берет ее за руку.

– В пятницу мы выпили за твое здоровье, – сообщает Лорел, – на вечеринке по случаю дня рождения. Все мы очень скучали по тебе.

Руби закатывает глаза, словно желая сказать: Как же иначе!

– Да, выпили. И угадай, что еще случилось? Я познакомилась с Бонни!

Руби широко распахивает глаза и притрагивается кончиками пальцев к своим губам.

– У-у-ух ты!!

– Да. Ух ты. Бонни хорошая. Я знала, что такой она и окажется. Приятной. Такой, кого хочется обнять.

– Т-т-т-толстая?

Лорел смеется.

– Нет. Не толстая. Просто с пышной грудью.

Руби наклоняет голову и смотрит на собственную плоскую грудь, ту самую грудь, какую передала своей дочери. Мать и дочь смеются.