– П-п-парень? Все счастливы?

– Да! – отвечает Лорел с преувеличенной уверенностью. Ее мать протянула свое печальное существование далеко за зону комфорта, чтобы увидеть дочь счастливой. – Действительно счастливы. Все и вправду идет хорошо!

Лорел замечает вопрос в глазах матери и потому быстро меняет тему, справляясь о здоровье, аппетите. Не слышала ли мама что-нибудь о своем безнадежном брате, который переехал в Дубай в тот же самый день, когда Руби перевезли в дом престарелых?

– Я больше не увижу тебя, – говорит мать, когда Лорел надевает пальто.

Лорел заглядывает ей глубоко в глаза. Потом наклоняется, обнимает и шепчет на ухо:

– Я увижу тебя на следующей неделе, мама. А если не получится, то хочу, чтобы ты знала. Ты была лучшей и самой удивительной мамой в мире, и мне чрезвычайно посчастливилось, что ты так долго со мной. Я обожаю тебя. Все мы тоже. И вообще невозможно кому-то быть лучше тебя. Хорошо?

Лорел чувствует, что мать кивает. Мягкий пух ее волос, словно дыхание, гладит щеку Лорел.

– Да, – произносит мать. – Да. Да. Да.

Лорел вытирает свои слезы, заставляет себя улыбнуться и лишь потом отрывается от матери.

– До свидания, мама, – говорит она. – Я люблю тебя.

– Я-я-я люблю тебя т-т-тоже.

На секунду Лорел застывает в дверном проеме и смотрит на мать, будто хочет на всю свою жизнь запомнить, как она выглядит сейчас, и сохранить восхитительное ощущение, что в этом мире у нее, у Лорел, есть мама.

На парковке Лорел некоторое время сидит без движения в своем автомобиле. Она позволяет себе поплакать целых тридцать секунд, затем уговаривает себя перестать. Желание умереть и смерть, как правило, не связаны одно с другим. Но сейчас, кажется, это нечто значительно большее, чем просто желание матери умереть. Кажется, такое желание прибывает откуда-то изнутри, из непостижимого уму таинственного места, как бывает, когда думаешь о старом друге ровно за секунду до того, как сталкиваешься с ним. Или когда ощущаешь скорое начало грозы еще до того, как появится туча. Или когда что-что необъяснимое гонит собаку в темный угол дома, чтобы там умереть.

Лорел вынимает из сумочки телефон и некоторое время смотрит на него, ничего не предпринимая. Ей хочется поговорить с кем-нибудь. С тем, кто знает ее гораздо лучше других.

Ее рука тянется к цифрам, чтобы позвонить Полу. Но она не звонит.

В своей жизни я несколько раз испытала пылкую любовь к девушкам. Это были девушки из стильных шикарных журналов, где я раньше работала. Роскошные девушки. На самом деле я ненавидела их всех. Но в то же время томилась по ним, особенно по веселым и дружелюбным. Непреклонные, строгие и требовательные тоже нравились мне: они были почти как я, только с лучшими генами. Но забавные, милые девушки, которые благодарили меня, если я придерживала для них дверь, или те, кто делал туповатое лицо, если возникали проблемы с расходами, – боже, как я хотела их. Не в сексуальном плане, конечно. Но я желала знать, каково это – быть ими. Идти вот такими по улицам, всегда оказываясь в правильных местах. С солнцем, сияющем на волосах медового цвета. Когда открыты все двери. Когда оборачиваются все мужчины поголовно, если проходят мимо. Или когда вечеринки начинаются в тот самый момент, когда эти девушки входят в дверь.

Я оберегала свою замкнутую личность во многих отношениях. Чувствовала себя в безопасности, когда была невидимой. Тогда никто ничего от меня не ждал, не питал никаких надежд на мой счет. И когда мне исполнилось восемнадцать, а я все еще жила в родительском доме, всем было легко отпустить меня, поскольку никто не рассчитывал, что я сделаю что-либо важное или стану звездой. Но в то же время было ощущение некой двойственности. С одной стороны, я хотела быть похожей на этих привлекательных, чудесных девушек, с другой же – я чувствовала, что во многом превосхожу их.

А Элли Мэк, возможно, была наиболее привлекательной девушкой, с какой я когда-либо сталкивалась.

Но оказалось, что она влюблена. У нее был мальчик. Тео. Однажды я увидела его. Он тоже был довольно привлекательным. По шкале привлекательности он был самым-самым. А еще он был очень умен.

Тео пожал мне руку и посмотрел прямо в глаза. Я поймала себя на мысли – каких же великолепных, потрясающих и выдающихся младенцев могут сотворить эти двое влюбленных голубков!

Думая обо всем этом теперь, я понимаю, возможно, именно здесь и был корень зла.

Но в этом была и твоя вина, Флойд – в твоей руке, выпустившей мою руку, и, что еще хуже, во вздохе досады. Ну и в твоих словах: Ты же понимаешь, я не могу просить тебя жить со мной. Виноват был ты со своей маленькой дочкой, сидящей у тебя на коленях, обнимающей тебя за шею и пронзительно глядящей на меня бледными, как в фильме ужасов, глазами, словно она была призраком девочки, которую убила я.

И еще была Элли Мэк. Луч света в моей беспросветной жизни в то самое неблагодатное для меня время. Я приносила ей подарки. Я говорила ей, какая она изумительная и замечательная. Я делилась с ней небольшими отрывками из своей жизни, а она делилась со мной своими историями. Ее мать была приятной женщиной. Я думала, что нравлюсь ей. Каждый раз она приносила мне чай в одной и той же кружке. Я стала думать об этой кружке как о моей собственной. Печенье всегда было вкусным.

Я создала в доме Элли своего рода кокон: темный снаружи, уютный внутри. Я, Элли, кошка, и со всех сторон звуки, производимые ее семьей. Чай, печенье, обнадеживающая основательность цифр на страницах, лежащих между мной и Элли. Мне нравились вторники во второй половине дня. В течение нескольких недель ничего, кроме них, не стояло между Я и настоящая Я. И думаю, что даже тогда я уже знала, что настоящая Я – не то место, где Я должна проводить слишком много времени.

Я представляла, как мы с Элли будто на поезде летим к ее выпускным экзаменам в школе. Летим к триумфу. Я представляла, как появлюсь у нее на пороге в августе с маленькой бутылкой шампанского и, очень может быть, с блестящим воздушным шариком. Представляла ее руки, обнимающие меня. Приятную мать Элли, стоящую сзади с доброй улыбкой и ожидающую своей очереди, чтобы обнять меня и выразить мне благодарность и признательность: О, Ноэль, без вас мы не достигли бы таких успехов. Входите! Давайте поднимем за это бокалы! Отпразднуем вместе!

Вместо всего этого раздался тот злосчастный телефонный звонок. Приятная мать оказалась не такой уж и приятной. О, боже! Ты знаешь, Флойд, сейчас я едва могу вспомнить ее слова. Я даже не слушала ее. Все, о чем я могла думать, было: Нет, нет, нет! Нет моим вторникам. Поэтому я говорила кратко. Чтобы не сорваться, дала какой-то односложный ответ. Сказала, что их отказ причинит мне большие неудобства.

На самом деле ничего подобного.

На самом деле их отказ был самой жуткой на свете несправедливостью. Издевательством надо всем, во что я поверила, создавая свои прекрасные воздушные замки. Загубленной мечтой, вот чем на самом деле был для меня их отказ.