отрезвляющую пощёчину и обещая, что однажды они всё, так или иначе, будут на моём месте. Придёт время, и каждая из этого обезумевшего стада гиен переживёт такой же кошмар наяву, что и я. А затем потеряет частичку себя, перемолотая в жерновах насмешницы-судьбы.

— Вам не стыдно? — отбиваю заунывное стаккато зубами и продолжаю орудовать ножницами.

— Нет, — тянут все хором и злобно улюлюкают. И только одна Марта, словно серый кардинал, отошла в сторону, облокотившись спиной на стену, и неживым взглядом уставилась на мои руки, что без перерыва делали свою грязную работу.

— Довольны? — последняя прядь скрылась в водостоке, и я выронила из рук ножницы, понуро опустив голову и замечая, что Максимовская поспешно покинула помещение.

— Пока — да, — рявкнула Андриянова и последовала за своей предводительницей.

— Но запомни, Крыса, шаг влево, шаг вправо — расстрел, — угрожающим шёпотом прилетело мне в ухо от Тимченко.

— Это не конец, Туша, — орал кто-то.

— Это только начало…

Смех. Довольное повизгивание. Одна девочка даже принялась аплодировать всему этому сюру.

Но вот последняя пара дорогих туфель затихла, гордо вышагивая по каменным коридорам. И я наконец-то осталась одна.

А затем рухнула с колен на пол душевой, свернулась в позу эмбриона и тихо заплакала, переходя от обиды на жалобный скулёж. Всё так же под ледяными каплями, желая только одного — заболеть воспалением лёгких и сдохнуть, навсегда ставя точку в этой грустной истории жизни под названием «Неудачница Вероника Истомина».

Вот только когда истерика перетекла в фазу сиплых хрипов, капли воды над моей головой неожиданно оборвали свой бесконечный бег, а влажную комнату душевой разорвал громкий, пропитанный лютой злобой трёхэтажный мат.

А затем меня, словно пушинку подхватили сильные мужские руки, прижимая к горячему телу, пахнувшему таким знакомым мне горьким апельсином, бергамотом и деревом. Всего несколько секунд и вот я уже сижу на лавке в раздевалке, укутанная в огромное полотенце.

С трудом поднимаю голову и различию лицо Басова. А он поспешно делает шаг назад, словно мог бы обжечься об меня или испачкаться, а затем в немом изумлении прикрывает рот ладонью. Парень смотрит на меня каким-то странным, неизвестным мне прежде взглядом, словно в нём буквально на одну несчастную короткую секунду вспыхнула искра и с шипением погасла. Такая яркая, но в то же время такая неуловимая. Это был совсем другой взгляд, полный боли, скорби и точно такого же всепоглощающего ужаса, что жил и во мне. Однако Ярослав тут же изменился и потянулся ко мне, прижав к груди, и принялся укачивать, словно маленького ребёнка. Укутал в свои объятия. И заставил усомниться, что я на самом деле видела то, что он показал только мне.

Наверное, мне всё же померещилось и не было в его глазах ничего такого, отчего мир мог бы раздробиться на части и превратиться в пепел.

Или мог?

Не знаю. Но парень стискивал меня так сильно и в то же время так трепетно, заставляя снова скатываться в слёзы. На этот раз надрывные и надсадные, говорящие о том, что я сдалась.

Всё!

Спектакль окончен!

— Истома, девочка моя. Ну как же так? — его горячие ладони были повсюду.

— Пя-пятая, да? — заикаясь шептала я, вглядываясь в его прекрасные глаза.

— Что? — недоумённо замер он.

— Это… о-она и е-есть? П-пятая к-к-космическая, Ярослав?

Моргает. Хмурится. Кривится, но спустя бесконечно тягучие мгновения всё-таки качает головой и так мастерски делает вид, что не понимает, о чём именно я толкую. И я всего лишь на мгновение теряюсь и отметаю от себя ужасающие подозрения.

Но они опять возвращаются. С новой силой.

— М-макси ждёт д-дальнейших ук-казаний, Бас, — стараюсь спародировать протяжные, насмешливые нотки Аммо и у меня получается, так как парень тут же бледнеет и меняется в лице, а потом кивает и снова так крепко прижимает меня к себе, что на секунду я забываю, как дышать. А он тем временем начинает шептать мне на ухо слишком красивую сказку.

— Макси — это Макс Иващенко, парень из нашей команды воркаутеров, Истома. Ещё летом я занял его старшему брату крупную сумму денег, но тот до сих пор её не вернул. Гасился. Жёстко. Там большая сумма, Ника. Очень большая, понимаешь? И она мне не с неба упала от добрых предков, а я её сам, собственным трудом заработал и как-то в доброго самаритянина превращаться не пожелал. Мы пытались вернуть по-хорошему. Но пришлось забирать их по-плохому.

— Шестёрка? — не унимаюсь я и продолжаю уверенно трамбовать парня.

— Воу! — нахмурился Ярослав и снова покачал головой, поджимая и облизывая губы, словно бы я его чем-то бесконечно удивила.

— Ч-что? Не к-клеится легенда? — хмыкаю я и пытаюсь выкрутиться из его рук, но меня только ещё сильнее кутают в полотенце и обездвиживают.

— Легче! Перестань газовать! Макс шестёрка Аммо, ясно? Он за Иващенко передо мной поручился, а по факту опрокинул на бабки. Вот и всё!

Отгибаюсь в его руках и снова пристально заглядываю в шоколадную бесконечность его глаз, пытаясь отыскать хоть крупицу неискренности. Но Басов говорил быстро и ни разу не сбился. И сейчас смотрел на меня открыто, нежно очерчивая костяшками пальцев мои губы и подбородок, а затем зарываясь в короткие пряди моих волос.

— Ты реально подумала, что я мог, вот это всё сотворить с тобой, Истома?

— Да, — кивнула я.

— С любимой девушкой? — словно бы задыхается он и прижимается лбом к моему лбу.

— Любимой, — недоверчиво фыркаю я, но внутри от одного только этого слова все будто бы облили сахарным сиропом. Я совершенно точно поплыла, дыша его мятным дыханием, и за секунду нагрелась до критической отметки. Тело совершенно позабыло, что всего пару минут назад лежало под ледяным водопадом. Сейчас ему жарко! И страшно, что это всё сон или очередная жестокая шутка.

Безумие.

— Да, маленькая моя. И мне больно видеть тебя такой несчастной. Позволь мне помочь тебе. Позволь быть всегда рядом, — его губы подаются ближе и чуть потираются о мои, когда он произносит всё это, — я просто не вынесу, если ещё хоть кто-нибудь тебя обидит.

По телу бьёт молниями, а в душе разворачивается сокрушительное торнадо из обнажённых чувств. Боже, неужели это те самые пресловутые бабочки внутри живота? О, Боже! Они действительно существуют!

— Но мои волосы, — трясу головой и снова всхлипываю я, чувствуя, как бережно и осторожно Ярослав заправляет мне за уши короткие прядки.

— Они прекрасны, как и ты.

— Меня заставили их обрезать, представляешь? — подбородок нещадно дрожит.

— Твари конченные. Мрази! Сволочи!

— Я не знаю, как им противостоять, просто не знаю, Ярослав. Мне