Алёша шагнул вплотную к вагону, привстал на цыпочки и приложил на секунду ладонь к стеклу. Она вспомнила, как спросила его вчера, когда А и В сидели на траве, за Исаакием, с видом на Медный всадник:

– Хотел бы ты другой какой-нибудь судьбы?

– Нет, – быстро отозвался он. – То есть да, но… Дело ведь в том, что я и выбирал её, эту самую какую-то другую, каждый раз, в любой точке разветвления, разве нет? То есть я уже выбрал, получается, не кто-то за меня; вся судьба – сумма моих выборов. Ошибался ли я? Да, сейчас знаю, что ошибался. Но, в общем-то… прожил и прожил. Бывали судьбы и хуже, бывали и лучше – моя, наверное, где-то посередине. А иногда мне вообще кажется, что всё просто приснилось кому-то, может, тебе, не знаю. А потом этот кто-то – не ты ли? – просыпается, выходит на берег из ночного моря, и…

– И что?

– И ничего не остаётся. Во сне и в море нет следов.

Вера хотела что-то сказать ему, пусть Алексей не услышит через стекло, но хотя бы прочитает по губам, всё равно она должна была сказать ему, когда поезд чуть дрогнул всем своим стальным вытянутым туловищем, дёрнулся, тронулся, отходя от платформы в близкое уже завтра, лежащее за короткой летней ночью, через которую – с полутысячей снов своих пассажиров – предстояло ему плыть ковчегом дальнего следования, окружённым со всех сторон пылающею бездной.

Ужасно болело всё, что, в принципе, может болеть. Спина, голова, глаза, живот, задница – всё.

Метро ещё работало, но на пересадку я бы вряд ли успел. Через приложение вызвал такси. Поезд остановился. Я с колоссальным наслаждением разогнулся, вышел из вагона, зашагал по перрону, потом чуть-чуть пробежал… А у такси снова чуть приуныл: сидеть я уже не мог, но выбора не оставалось. Сел, хотя лучше всего было бы лечь – но придётся потерпеть. Опять терпеть…

Я вспомнил, что мой неблизкий, но давний приятель, в середине девяностых уехавший в Европу, живёт в одном городе, а работает в другом, причём настолько в другом, что ездит на работу каждый день на скоростном поезде полтора часа. Что делать, повторял он, рассказывая, оскал капитализма! После любопытного, но невыносимо утомительного вояжа в Смоленск я понял, каково ему приходится. Каждый день.

Рыжая чертовка и смоленская хромоножка поведали мне много интересного, подчас взаимоисключающего. Поверил ли я им? Разумеется, нет. Ни в коем случае. Ни одной из. Я им не верю хотя бы в том, что они не знают, где Алёша, и какие беды с ним приключились. Допустить это могу, но не более чем одну из версий. Может, Вера знает, а Лена нет. Или наоборот.

Но кое на что их байки меня натолкнули.

Найти себя заново, сказала Елена. Приносил вещи из снов, сказала Вера.

И что важно – обе говорили весьма неуверенно. Сомневаясь. Можно ли имитировать такое сомнение? Вряд ли. Думаю, тут они не соврали. Хотя бы тут.

Но почему они сомневаются? Потому что они не знают Алексея. С одной он прожил сколько-то лет, с другой нежно переписывался и, судя по всему, неплохо провёл десять дней в Петербурге. Но ни одной, ни другой это не помогло. Они его не поняли. Не хотели, не могли – вопрос второстепенный, но факт: не поняли. А я понял. Не полностью, но хоть как-то.

Поэтому их версии, даже если я решу, что они не врут, отражают лишь одну часть души пропавшего. Одну грань. Из огромного количества. Девушки рассуждают предельно линейно. Рыжая, по крайней мере, точно так. Она с минимумом оснований приняла на веру (на веру!), что Алёша как личность – так-сяк-наперекосяк, и устойчиво продвигает свою гипотезу везде, где может. Ну и раз он весь из себя «такой никакой», то логично, с её точки зрения, что он хотел это поменять. А вдруг он, да, был вполне заурядным человеком, но не фатально, и совершенно не хотел меняться? Или хотел, но немного, как и все мы? Я вот немного похудеть не против, но что с того?

Почему мы вообще думаем, что человека можно описать одним качеством? Вот мы решаем, что человек таков. А если он не таков, значит, сяков. Сужаем всё до крайности. Но бинарная система давно показала свою несостоятельность, как написал поэт.

Или вот – приносил вещи из снов. Что за чепуха? Хорошо, допустим, рупь дурацкий и книжка. Я вполне могу допустить, что всё это правда. Но почему Вера, зная, что Алёша пропал, рассказала мне именно о них, о рубле и книжке? Да, конечно, потому что её поразило до глубин селезёнки, как Алёша их «нашёл». Но о других-то вещах – важных! – она не упомянула. А ведь они есть. Да, я приехал в Смоленск для того, чтобы её послушать и посмотреть на неё. Её слова мне были важны, но не первостепенно. Но она-то не знала моего плана. И вот, беседуя с человеком, который, так или иначе, занимается пропажей её бывшего любовника, она мелет чушь про рубль. Вместо того чтобы вспомнить как можно больше фактуры – что за людей он упоминал, в какой квартире жил, о чём писал ей в самый последний раз – она упомянула вещи из снов. Тоже линейность мышления. А то и просто-напросто узость.

Ух, как я зол!

Конечно, я могу все вопросы ей задать в переписке. И Елену снова провентилировать. Но существенно то, о чём они говорят без дополнительных понуканий, более-менее непосредственно. Всё это очень печально, господа.

Правда, вот Близнецов. Судя по всему, очередное совпадение. Возможно, что Андреев, узнав фамилию бывшего мужа Веры, просто зацепился за неё. Говорят, некий западный писатель изучал дверные звонки в поисках вдохновения и, увидев какую-то невероятно атмосферную фамилию, тут же придумал мощный сюжет. Всего лишь найдя фамилию. Наверное, Алёша поступил так же. Близнецовы встречаются сравнительно редко, и вот Андреев, услышав от Веры, как зовут её бывшего, вполне мог мгновенно – а то и не мгновенно! – придумать концепцию несуществующего близнеца, который, как и он, тоскует по маме. Бедняга!

Я разберусь во всём этом, если пойму Алексея ещё больше, ещё лучше. Правда, такого поручения мне никто не давал. И за это мне никто не заплатит. Но я не готов сдаться.

Кстати, о деньгах. Воловских-то пропал. Деньги перечислил – и не уточнил, получил ли я их. Всё понимает, подлец! Как ни противно, но придётся с ним тоже поговорить снова. И с Элли, кстати, тоже, но не сразу, иначе моя деревянная голова совсем лопнет.

…Раздевшись и передохнув буквально пять минут, решил написать Фариде – вдруг не спит? «Привет, я приехал», – брякнул я ей сообщение. «Откуда, Рюсик мой сладкий», – прилетел ответ через минуту.

Ч-чёрт, я же её не предупреждал. Иногда надо включать голову, пусть она и деревянная! «Я не говорил? Ездил на дачу к отцу». – «Вроде говорил, что собираешься, но я, похоже, опять всё забыла, прости, пожалуйста». Что за, право слово, жертвенность! Чуть что – виновата она. «Заедешь завтра?» – «А ты ждёшь?» – «Очень, я соскучился». – «Конечно же, заеду, или ты заезжай, если захочешь, как тебе удобнее, я очень рада».

И что характерно, я ни на йоту не преувеличил. Соскучился. События последних дней очень ярко подсветили, кто есть кто. Выносить ложь, как едкий газ окутавшую меня в последние дни, я уже не мог. Дико, честно говоря, надоело общаться, взвешивая каждое услышанное слово: а не наврали ли? Зачем обманывают? За кого меня принимают в этом отеле?