А я срывал коросту; воевал, по сути, сам с собой.

Все случилось мгновенно, и я не могу объяснить, как Бородач сумел так быстро вылечиться и привести себя в порядок. Возможно, я напрасно мучаюсь и зря теряю время, потому что профессорша, эта высокомерная поклонница Лавкрафта, из тех упрямцев, у которых язык не повернется сказать: я был не прав. Но чутье подсказывает, что там был Бородач. И доктор Ву говорила с полной уверенностью. Это всегда чувствуется.

И с этим я возвращаюсь туда, где и нахожусь прямо сейчас, а также каждую ночь, — в свою постель. Как же ты так быстро поправился? Я знаю, как не дать себе вылечиться. Но как ускорить заживление? Погрузиться в ванну, заполненную витамином Е? Фокус в этом?

Звонок будит меня в пять утра. Женщина в районе Ист-Сайда. Мертва. Двадцать четыре года.

Рядом ворочается Ло.

— Я бы сделала что-нибудь, но сил совсем нет.

— Не беспокойся, — говорю я. Неужели это оно и есть? Кончилась любовь? Еще год назад она бы встала, накинула халат и, зевая, приготовила подгоревшую яичницу. — Не беспокойся.

Я достаю из холодильника кексик. Кипячу воду и завариваю чай. Пятнадцать минут. Женщина. Двадцать четыре.

Это случилось на Уик-энден, возле заправочной, неподалеку от перекрестка. Проступающий в темноте хайвей похож на то шоссе, о котором поет Брюс Спрингстин, — дорога отсюда.

Ее имя — Джиллиан Фарбер, и она упала замертво рядом с неработающей бензоколонкой. Пришла сюда пешком. Машины поблизости нет. Работающий на станции парень кивает — да, видел ее здесь время от времени. Значит, постоянная клиентка. Еще вчера он, возможно, говорил бы о ней плохо, но сейчас она мертва и настроение у него иное. Для него — убыток.

— С ней бывал кто-то еще? — спрашиваю я.

— Иногда.

Народ подтянулся. Копы. «Скорая помощь».

— Как насчет парня с бородой, около шести футов и двух дюймов? Может, видел ее с ним? Тут вообще кто-то был, когда она проходила?

Он пожимает плечами.

— Может быть. Она же, сами знаете, из таких…

Ни да, ни нет. Я выхожу. Стейси тут как тут. Родила шестого и вот вернулась из отпуска. Ричи. Здоровенький малыш. В участке говорят, мальчонка квотербеком[60] станет — уж больно на Тома Брэди[61] смахивает. Мне капитаном не стать — никогда не соглашусь, что малыш похож на Тома Брэди.

— Эггз. — На меня она даже не смотрит. Имя произносит, словно собаку зовет. Делать нечего, подхожу. Гав-гав.

— Стейси. — Делаю вид, что не заметил. — Рад тебя видеть.

Ее интересует, что я здесь делаю.

Потею и заикаюсь.

— Опрашивал заправщика.

Она бросает на меня сердитый взгляд.

— Я спросила, зачем ты здесь?

Стою на своем.

— Взял показания, больше ничего.

Она кивает.

— Показания у нас уже есть. — Смотрит на меня почти с жалостью. — На ее обуви дорожные следы. Эгги, выглядишь ты хуже некуда. И делать тебе здесь нечего. Ты же сам знаешь, видел ее рюкзак, там полно безделушек с ярлычками. Нарковоришка, это ж ясно как день. Иди и поспи.

Смотрит на меня и видит, как я расстроился. Скрывать разочарование я так и не научился. Вот и еще одна причина, почему не навещаю сына. Врачи говорят, он не понимает эмоции, но что, если они ошибаются? Что, если я войду туда, посмотрю на него, а он увидит на моем лице печаль? Что, если он почувствует то же, что я? Что, если я своим визитом испорчу ему настроение?

— Наркоманы от наркотиков и умирают, — говорит Стейси. — Я серьезно. Иди и выспись.

Хлопает меня по спине, как бы напоминая, что она — мать.

Мой взгляд падает на рюкзак, который я не открывал. Пропустил. Солнце уже поднялось, подъехал фургон, а Бородача нет и не было.

Сколько их было, бессонных ночей, коробок, вопросов. Кто такой Бородач? Как он заживил свои раны? Как поправил нос? Как он убивает всех этих людей? Как исчезает? Эти вопросы мог бы задавать сумасшедший, охотник за привидениями, конспиролог, родитель, не навещающий собственного сына, человек, который даже жену как следует отыметь не может, социофоб, собирающий материалы на умерших потому, что люди умирают, а не потому, что их убивает какой-то Бородач.

Покупаю на заправке два пончика. Стейси принимает мое извинение, съедает пончик и облизывает пальцы.

— Как Ло?

— Отлично. — Я лжец, а лжецы лгут. — Лучше не бывает.

Джон

Чудо интернета — я в машине, я точно знаю, куда еду и когда там буду. Хлоя на открытии галереи «Флэр» в Челси. Мне даже нравится, что наше воссоединение случится на глазах у публики. Некоторые потому и устраивают большие свадьбы, что хотят, чтобы как можно больше народу увидели, как удачно все сложилось. Мне нравится представлять себя парнем, который входит в галерею и идет к своей девушке. А она бежит навстречу мне.

Поцелован. Исцелен.

Такой у меня план. Подойти к ней и поцеловать. Ничего не говоря. Сделать то, что следовало сделать давным-давно. Трасса 95 — ровная, прямая, и я иду на хорошей скорости. Может быть, чуть быстрее, чем нужно, но ведь я поцелован, исцелен. Не знаю, как это случилось, да и знать ни к чему. Случилось. Поцелован. Исцелен.

Теперь я уже ничего не боюсь и то и дело посматриваю на телефон, уточняю, сколько осталось. В один из таких моментов слышу, как сзади кто-то сигналит. Оказывается, выскочил на соседнюю полосу. Машу рукой — извини.

Эта поездка — самая долгая в моей жизни. Жаль, нельзя исключить вот этот переход от одного момента в твоей жизни к другому. Чувство такое, что Коннектикуту нет конца, что все стараются проскочить через него и что я никогда не попаду, куда надо, но потом это вдруг случается. Сам миг пересечения я пропускаю. Просто замечаю, что бетона вдруг стало больше, чем деревьев. Я уже почти в Нью-Йорке, и здания с плоской крышей смотрят на меня, словно ждут чего-то. Хлоя.

Хватаю телефон. Я никогда еще не звонил ей из штата Нью-Йорк, поэтому приходится набирать номер. Жду ответа. Она как будто запыхалась и нервничает. Алло, алло? Я не называю себя, и на этот раз она не произносит мое имя. Даю отбой. Теперь, когда я услышал ее голос, все стало реальнее — объятия, поцелуй. Поцелуй.

Я снова ребенок. Я смотрю на людей в машинах — никто не радуется, не улыбается счастливо. У большинства вид угрюмый и усталый. Опускаю стекло и начинаю сигналить. На меня смотрят как на сумасшедшего. Бью кулаком по рулю. Я жив. Кое-кто улыбается в ответ. Я все еще заразный, но теперь уже в хорошем смысле.