— Не знаю. — Я устал, мне не по себе. Сижу с ней и не могу на нее смотреть — боюсь, что увижу идущую носом кровь. Боюсь, что убью ее. Но и противостоять соблазну, отказаться от возможности поговорить я тоже не могу. Рассказываю ей о «Телеграф» и стараюсь не смотреть на ее ноздри, в ее глаза.

— Здорово. — Одним быстрым движением Флори убирает ноги от столика, снова скрещивает их и щекочет мою голень большим пальцем. Эхо прикосновения отдается у меня в пояснице.

— Так откуда взялось это имя, Фронтмен Muse? Это твоя любимая группа?

— Нет, — отвечает она с улыбкой, как будто ей нравится этот вопрос и она хотела бы, чтобы мальчики почаще задавали ей его, но они не задают. — Я взяла его в приюте для животных, точнее, он взял меня. Мы заключили сделку. Решили, что откроем журнал «Пипл» и возьмем для имени два первых слова, которые увидим.

Я улыбаюсь, думая о Педро.

— Ты милая.

Она опускает глаза.

— Тео, думаю, ты должен поцеловать меня.

Поцеловать.

Я никогда еще не целовал девушку. Никогда.

Она в комнате, Крейн Запятая Флори. Она не падает в обморок, у нее не идет носом кровь. Она другая. Я другой.

А потом я делаю это. Поцелуй — совсем не то, чего я ожидал. Ее губы на моих… воздух, которым мы оба дышим… сомкнувшиеся рты… Я и раньше знал, что у девушек есть языки и губы. Но лишь теперь почувствовал, как влажный миниатюрный кит вторгся в мой рот и повернулся, пробуждая желание, как щелкнули наши губы. Вот как целуются, думаю я. Вот это — поцелуй.

Я справился. ПОЦЕЛОВАН. ИСЦЕЛЕН. Я знаю, почему это нельзя сделать с собой. Потому что нужен чужой язык, иначе никак. Крейн Запятая Флори. Я поцеловал ее, и она жива. С ней ничего не случилось. Она не потеряла сознание, не истекает кровью. Я целую ее снова и снова. Щеки у нее горят. Она закусывает губу. Долго говорит что-то хорошее о нас, а потом, закончив, спрашивает: «Ты знаешь, о чем я?» Я не знаю, но это неважно, и я отвечаю: да. Мы целовались, и я в порядке. Она говорит, что знает, да, нельзя торопиться, и подруги говорят ей то же самое — не жми на газ, полегче, поменьше эмоций.

— Но посмотри, как долго мы ждали. Знаешь, ты понравился мне еще до того, как я увидела твое лицо. Ты такой нежный. Тот парень, что был до тебя, даже не закрывал пакеты с газетами. А ты всегда их перевязываешь. На Рождество ты используешь красные и зеленые шнурки. Ты.

— Да, — говорю я. — Да.

Присматриваюсь внимательнее. Мне нужно убедиться, что у нее не идет кровь. Она говорит, что я — смелый, потому что не боюсь смотреть ей в глаза. Перевожу взгляд на один из ее постеров с той же, что и на стикере, надписью: ПУСТЬ ПРОВИДЕНС ОСТАЕТСЯ ПАРАНОРМАЛЬНЫМ. Но теперь я нормальный. Пусть и Провиденс станет нормальным!

— С этим постером связана одна история, которую я могу тебе рассказать, — говорит Флори. Я лишь теперь замечаю, что она наблюдает за мной, а я сам не свожу глаз с постера. — Но история эта как рассказ для первого свидания, что-то вроде заключительного номера. Я рассказываю ее, чтобы было ясно: я — скала.

Не могу отвести взгляд от ее ноздрей.

— У тебя все хорошо?

Она улыбается.

— Я прекрасно себя чувствую. Мне нравится, что ты внимательный и заботливый. Нравится, что я не чувствую необходимости выдумывать для тебя какие-то небылицы, говорить, что я никогда этого не делала. Мне нравится, что у нас так быстро все сложилось, и ты даже не знаешь ни одной моей истории о первом свидании. Да и можно ли назвать это первым свиданием?

— Да, — говорю я. — Мы можем назвать это как тебе угодно.

Крейн Запятая Флори кладет руку мне на локоть.

— Прямо сейчас мы можем делать все, что захотим. Можем поесть, можем не есть. Можем остаться здесь, а можем выйти. Можем поговорить, а можем помолчать. У меня есть что-то в кастрюле. Есть пиво и немного водки. У меня есть время. Знаешь, мне нравится вот этот час. Мы можем сами решить, что сейчас — утро или ночь. Когда еще такое возможно?

Флори откидывается на спину. Она хороший человек, может быть, самый хороший из всех, кого я встречал. В ней есть какое-то веселое безумство. Помню, как Роджер, когда еще преподавал в школе, сказал, что если бы мы встретили Ван Гога, то, вероятно, разбежались бы, потому что у него не было уха, но отнеслись к нему по-доброму, если бы он держал в руках свои картины. Флори держит в руках свои картины, и у нее это хорошо получается.

И вот теперь она хочет пить и обращается ко мне:

— А ты? Ты хочешь пить?

— Да. Конечно.

Флори возвращается с пластиковым стаканчиком воды, покусывая губу.

— Я так долго, потому что наступила на жевательную резинку. В своем доме. — Она хихикает. — Здорово, да? Я могу рассказать тебе это и знаю, что ты не станешь меня судить, правда?

Мне жаль Крейн Запятая Флори. Я рад, что у нее есть Фронтмен Muse. Наверняка найдется парень, который с удовольствием посидел бы с ней на диване и пофотографировал кота. Думаю, у каждого есть своя пара. Я пью ее воду, от которой пахнет мылом. Что будет делать Флори, когда поймет, что я собираюсь бросить ее? Я хотел бы объяснить, что дело не в ее болтливости, не в комочке жвачки на полу и не в волосках на пальцах ног, которые я заметил лишь сейчас.

— Завтра нам нужно выйти в свет, — говорит она. — Сделать что-нибудь совершенно спонтанное. Хочешь, поедем в Сиконк? Мы даже могли бы взять кота, если он вернется домой. У меня есть поводок.

— Да. В Сиконк можно, — соглашаюсь я, но мысленно уже сижу в машине и жму на газ, меня уже нет, я уже лечу к Хлое.

Эггз

Едва поместив Чаки в учреждение, где, как нам сказали, ему будет безопаснее и лучше, мы вернулись к работе. У нас больше не было свободного времени, потому что мы потратили его на нашего сына у себя дома, в том месте, которое оказалось небезопасным и нелучшим. Новый расклад подходил Ло, она отвлекалась на других детей, многие из которых провожали ее до машины, расспрашивали.

Мне лучше не стало. В те дни я был несдержан и груб. Бурчал в ответ, когда со мной здоровались, гремел кофейником на кухоньке в участке. Однажды нам привезли рогалики и выдали к ним пластиковые ножи. Я вышел из себя и резанул ножом по большому пальцу. Шрам, крохотная отметина, виден до сих пор. Узнать, что он от ножа, можно, только если я сам открою этот секрет. Ло знает и целует его иногда, но говорит, что шрама бы не было, если бы я присыпал порез витамином Е, а потом добавляет, что тонкая кожа часть моего рыбьего обаяния — я родился под знаком Рыб. Она не знает, что я хотел не столько шрам, сколько незаживающую болячку. У меня был проект, не до конца продуманный, к чему приложить свою энергию. Я срывал коросту и смотрел на кровь. Я сражался с собственным телом, пытавшимся заживить рану, и рвал его острыми ногтями. Наше тело всегда на нашей стороне, кожа трудится круглосуточно и без выходных, чтобы только сохранить его в целости.