берут интервью у тех, кто готовится к старту или уже финишировал. Где-то вдалеке играет музыка. Ведущие освещают происходящие, всюду летают дроны. Команды топчутся у мониторов и активно переживают. Сама так буду делать через минуту, займу местечко среди Охотников.

Платон пялится в упор. Его бровь насмешливо взлетает.

И я осознаю, что пасовать поздно. Мы здесь, и мы команда. В данный момент ничего не имеет значения, кроме победы. Если начну ныть, то перестану для них существовать.

— Больше агрессии, — говорю совершенно серьезно.

Платон усмехается и выглядит довольным, как объевшийся сметаны наглый кот. Мы смотрим друг другу в глаза, сердце работает на максимальных оборотах, его не иначе как настроила лучшая команда механиков.

Платон самодовольно кивает:

— Этого добра достаточно. Болей за нас.

Он идет к Акуле, возле которой прохаживается Егор. Братья надевают шлемы. Я делаю еще один снимок.

Игорь Смолин дает последние наставления.

Звук мощного движка субару режет барабанные перепонки.

Пять. Четыре. Три. Два. Один.

Старт! Машина срывается с места.

Глава 28

Платон

В первый день гонки мы прошли четыре спецучастка. Во второй, сегодня, — их восемь. Я поправляю перчатки и смотрю вперед через лобовое.

Вчера было значительно холоднее, предстоящий заезд приходится на обеденное время, солнце слепит. Кристаллизация льда другая. Трасса опять будет абсолютно новой.

Жарко. Приоткрываю дверь и хватаю ртом воздух. Капля пота катится между лопатками. Передергиваю плечами. Пульс работает ровно, сердечная мышца молотком отбивает секунды, но то и дело норовит ускориться. Я дышу медленно животом, чтобы нормализовать ритм.

После старта жара перестанет иметь значение. Все перестанет иметь значение. Но до этой точки нужно дожить и не слететь с катушек.

Вчера было с десяток технических сходов, три хороших экипажа вылетели с трассы. Один гонщик отбыл по скорой, парень бешеный в хорошем смысле слова. Надеюсь, скоро вернется в строй. Стремно — когда вынужден быть не участником, а зрителем. Ломает морально сильнее, чем физические травмы.

Отец уже говорил со спонсорами.

Установка — сдохнуть, но прийти в первой тройке.

Я планирую быть первым. Выбор небольшой: или добиться цели, или сойти с ума.

— На квалификации вы были только пятыми, вчера — третьими. Хватит ли скорости, чтобы снова выйти в топ три? — спрашивает ведущая Егора.

— Пусть соперники не переживают, погонять им придется, — отвечает тот. — Скорости хватит, ошибки мы учли.

Жму газ — тороплю брата, который весело дает интервью.

Из колонок раздается смех второго ведущего, бывшего чемпиона мира:

— Не злись, не злись, Платоша! Анжела, отпусти Егора! Не то Платон сейчас выйдет из своей Акулы, а если он выйдет, мало нам всем не покажется.

Хохот отовсюду.

Я жму газ снова, теперь сильнее. Зрители свистят.

— Ишь как обиделся! Что только третьим вчера был. Ничего, Платоше полезно, злее будет. Давайте, парни, больше огня, меньше страха. Смелее! А я напоминаю: от Охотников за штормами выступают два экипажа, один из которых стартует уже сейчас. Пилоты — братья Смолины. Все привязаны к мониторам. Это не те ребята, что допускают детские ошибки. Осенью их подвело сцепление, кажется? Да? Кто подскажет?.. Верно, был техсход...

Егор занимает кресло рядом, пристегивается.

— Трепло, блядь, — произношу я, впрочем с улыбкой.

Брат успокаивается, когда болтает. У него ритуал такой.

— Едем на все деньги, — говорит он, посерьезнев. Напрягается и громко выдыхает.

Мы с силой ударяемся кулаками.

Установка была — не жалеть тачку, гнать на пределе. Убьем, значит, убьем.

— Едем на все деньги, — повторяю я. Поглаживаю руль Акулы, захлопываю дверь.

Камера берет крупный план — машу. Смотрю вперед. Газую несколько раз, краем уха отмечая взрывы аплодисментов, крики, свист. Холодок по плечам. Болельщиков в этот раз толпа. Финал. Впереди только гран-при, куда я тоже попаду.

Без вариантов.

— Едем на все деньги! — говорю громче.

— На все, блядь, деньги! — вторит Егор.

Вдох-выдох.

На моей первой гонке Федор сказал: «Разобьешь оптику — убью на хуй».

На миг опускаю глаза в память о нем. Ощущаю дух присутствия. Это бред полный, и я в таком никогда не признаюсь публично, но каждый раз, когда нужно рвать на пределе, не жалея бабла и работы механиков, я ощущаю рядом тень Федора. И Егор, мне кажется, ощущает, хотя аналогично — не признается.

Обратный отсчет.

Взмах флага.

Ботинок в пол, мы срываемся с места и сразу влетаем в занос. Сука, опасный. Тима Агаев здесь вылетел перед нами и потерял полторы минуты. Нас несет по его колее, но я смотрел предыдущий заезд предельно внимательно, поэтому в курсе, что здесь именно так и будет.

Отпускаю руль, а потом резко выкручиваю, ловлю управление, разгоняю обороты, и Акула с ревом возвращается на трассу.

— Вперед-вперед-вперед на полную! — орет Егор.

Три секунды... и мы выходим на предел машины. Москва просила больше агрессии. Стану первым — подойду к ней.

Кровь венах превращается в жидкий металл, я сливаюсь с корпусом и сам становлюсь куском металла. Частью механизма. Время замедляется, инстинкты требуют своего, и я отпускаю себя.

Или добиться цели, или сойти с ума.

***

Пульс начинает шпарить в тот момент, когда нога отпускает педаль тормоза. Мы останавливаемся в эффектном заносе, подняв стену снега. Покрутившись для понта на месте. Крики болельщиков перебивают гул в ушах.

Ясность была предельной, и на миг она словно теряется, будто за этот час ее лимит израсходован полностью.

Переглядываемся с Егором. Ударяем кулаками, потом дважды по груди с силой. Синхронно. До боли, которая отрезвляет.

— Блядь. Су-ука! — тянет он глубокомысленно. И просто орет!

Я ошарашенно выдыхаю. Пот катится по спине и вискам. Оказывается, в кабине жарко. Оказывается, дышать нечем.

— Разъеб полный, — выпаливаю.

— Я сегодня точно… ее выебу во всех ракурсах, — радуется Егор прерывисто. Ошалело. Шлем снимает. — Пиздец как я ее хочу, Платош. И то, что мы сделали, — тоже пиздец. Лютый. Я будто сам в руле был, брат! — Он запрокидывает голову и хохочет.

Удар изнутри по ребрам, еще один. Следующий сердечная мышца пропускает. Адреналин жжет клетки, я представляю в красках, как впечатываю брата лбом в пластик тачки. Быстрое, резкое движение.

Никто мне не сможет помешать.

Потребность опаляет пальцы, на мгновение они, блядь, деревенеют. Гул усиливается. Я не могу позволить ее тронуть.

Контроль. Усилием воли возвращаю контроль над телом и мыслями, пот при этом ручьями.

Они