молнии. Прячу ладонь в карман. Правильно, не нужно трогать запретное. Даже когда красивое. Вернее, особенно когда красивое. Вот он откат, ответочка. Я вообще не понимаю, что происходит, но, когда Москва, сидя рядом в фуре, рубила пирожки и смеялась надо мной, хотелось одновременно закрыть ей рот и чтобы трасса не заканчивалась.

Егор в прекрасном настроении, подхватывает Элину на руки, кружит. Их веселый, юморной разговор разбивает ребра в крошку. Допиваю кофе и охуеваю от того, как погано себя чувствую. Гребаная драма, я ни разу не по этой теме. Все ведь решили. Чего же потряхивает и мутит? Надеюсь, из-за того, что задремал в машине.

Элина с Егором подходят — счастливые, довольные, как на свидании.

Прошлой ночью я не спал до четырех, потом пошел прогуляться и стрельнуть сигарету, чтобы сбить болезненный стояк и напряжение. А до этого сидел и пялился. И не то чтобы любовался. В ней ничего нет особенного. Просто девка с длинным языком и красивой жопкой — тьма таких вокруг. Просто тьма.

Когда вчера на ноуте началась эротика, Элина отвернулась и накрылась одеялом с головой. И правда, как девочка.

Я громко рассмеялся. Она послала меня на три буквы. Вспомнив про ее цыганские корни, сделал потише. А потом так сильно ее захотел, что сам отвернулся. Порнуха шла без зрителей. Кабина стала тесной. От напряжения затошнило. Я понимал, что надо держаться. И держался только ради спорта.

Ради спорта я могу все, как выяснилось. Скрючился полусидя между сиденьями, потом пересел в кресло. Неотрывно смотрел на Элю.

Завтра после гонки кого-нибудь прямо здесь себе найду и выебу. Из ушей уже пар идет. Где там Юляшка?! Тут уж не до гордости, когда колом стоит на девушку мечты брата.

Стекло внутри перемалывается, когда вижу его.

— Красота невообразимая! — восхищается Элина.

Ну да, вокруг елки.

Егор рассказывает про трассу, которую кинули через заброшенный завод и парк, виды крайне интересные. Расстарались в этот раз.

— Поехали с нами записывать стенограмму, поглядишь как раз.

— А можно? — Она бросает взгляд не меня. Робкий, чуть напуганный.

Блядь, самая хуевая ночь в моей жизни — сидеть и смотреть на девицу, которая спит с моим братом. От осознания этого голову ведет.

Троит. Троит, мать твою.

Егор ее целует, а я сжимаю кулак. Автоматически происходит.

— Сколько всего экипажей? — спрашивает Элина.

— Пятьдесят.

— Ого!

— Полнолуние притягивает идиотов. — Поднимаю глаза, она свои тут же отводит.

Мы пили кофе в шесть, когда в мотель прибыла команда. Я как раз спросил у Эли, как спалось, она ответила, что ужасно. Я согласился. Марсель остановил тачку напротив и посигналил. Отец сел в руль фуры, мы с Элиной разошлись по машинам.

— Едем или сначала завтрак? — уточняет Егор.

Нужно записать стенограмму как можно быстрее.

— Сейчас. Возьму машину у парней.

Брат отправляется за кофе для своей принцессы. А я пялюсь на своего эколога. Ударяю пару раз по груди, чтобы снизить накал. Мне кажется или Элина растеряна?

Черт возьми, она так меня бесит, до зубовного скрежета, при этом я бы проехал с ней всю страну, от Владика до Питера.

Глава 27

Элина

Синюю трехлитровую Акулу выгружают из фуры медленно и бережно, как настоящее сокровище. На тачке куча наклеек, зато нет госномера. Полагаю, субару и техосмотр не пройдет. Такие не ездят по городу. Таким запрещено.

Переделанная вся: мощный каркас безопасности, мотор на двести тридцать лошадей. Передние сиденья — жесткие, спортивные, с пятиточечными ремнями безопасности. Задних — попросту нет.

Приборная панель непонятная. Дух захватывает от безумной мощи. И когда колеса Акулы касаются снега, в душе поселяется тревога.

Механики носятся, разбивая лагерь под широким шатром. Игорь Смолин, который по совместительству еще и главный менеджер, ходит вокруг, покрикивает. В какой-то момент мы встречаемся глазами, он хмурится сильнее и стремительно приближается.

— Элина, — фыркает обличительно.

— Верно. Еще раз здравствуйте, — улыбаюсь я.

Утром виделись, когда он сменил сына за рулем фуры. Тогда я отца Платона интересовала едва ли.

— Егору нужно хорошо выспаться этой ночью, юная леди, — говорит он мне. — Если ты понимаешь, о чем я. И подкопить сил.

Вот откуда у Платона этот злобный тон на ровном месте — от папаши достался.

— Эм. Не трахаться этой ночью с Егором. Все поняла, — отвечаю бодро. Поднимаю ладонь, дескать, клянусь.

Смолин останавливает на мне долгий хмурый взгляд, потом кивает.

— Прошу прощения за резкость. Редко в этих местах попадаются румяные леди, надо пояснить, что к чему. Это сложный спорт, тут люди погибают.

— Не знаю, с чего вы взяли, что я шучу, — говорю совершенно спокойно. — Моего образования достаточно, чтобы понимать такие вещи.

— И эта прискакала, придется еще одну лекцию читать, — сокрушается он, кивая куда-то мне за спину.

Оборачиваюсь и вижу блондинку. Узнаю мгновенно — та самая, которую целовал Платон после любительского заезда. Получается, лекцию Игорь Смолин собирается еще и сыну читать?!

Девица одета в черный комбинезон с логотипом Охотников. Такие у всех, кроме меня. Вот как. Платон за сутки в дороге как-то забыл упомянуть, что она снова в команде.

— Чокнутая на всю головушку стрекоза, — цокает языком его отец.

— А что вы ее просто не выгоните? — спрашиваю. — Она ведь предательница!

— Папаша ее важная шишка, такую попробуй выгони, — вздыхает Смолин.

Я снова оборачиваюсь и разглядываю девушку. Высокая, стройная, при этом фигуристая. В длинные волосы вплетены красные пряди. Кукольное личико. Ясно, какие Барби нравятся Платону, и его сложно не понять. Внешне я тут, очевидно, не конкурирую. Будучи мужиком, сама бы вряд ли повелась на сварливого эколога в длинной юбке, хоть и розовой.

Егор появляется со стаканчиком кофе, но не успеваю сделать и пары глотков, как к нам подходит Платон с ключами от машины.

— Погнали.

***

— Любая раллийная гонка начинается с записи стенограммы по боевым спецучасткам, — болтает Егор, пока мы идем к машине одного из механиков. — Падай на заднее сиденье.

Платон садится за руль, пристегивается, Егор — рядом с ним, делает то же самое. Я со своим кофе следую примеру.

— А разве не на Акуле нужно это делать?

— Необязательно. Тем более Акула переобувается. Мы поедем не быстро, не бойся.

Платон прогревает движок. Говорит убийственно ровно, словно