которые день за днем делают его отличимым от того, каким он был прежде. Но сколько нужно таких дней? Какие из них всего весомей? Кто ответит точно?

Мы привыкаем видеть у себя во дворе посаженное нами же маленькое деревцо, и незаметно летит время, пока в какое-то весеннее утро, бросив на него случайный взгляд, искренне удивляемся и восклицаем: «А смотрите-ка, вот молодчага дубок, как пошел в рост!» Не так ли и с человеком? Мы свыкаемся с ним, видим его рядом с собой, будто бы одинаковым, но рано или поздно подходит час, и от всей души восхищенно дивишься: эге, да он ли это?!

Когда же преображался, вырастал гвардии красноармеец Фаждеев? Наверняка значительно прежде, чем тогда, когда повестка военкомата позвала его в армию и привела в запасной полк, а затем в фронтовую часть. Здесь он прошел только шлифовку. А в какую бы обработку ни попадал металл, он не меняет полученных ранее коренных первичных свойств. Человеческие же свойства Фаждеева слагались вместе и одновременно с обновляющейся жизнью его народа. За одним незримым пластом другой. За годом год. И когда из заброшенного в горах кишлака он, подпасок байских отар, впервые спустился вниз, пришел в шумный, лежащий на берегах Сыр-Дарьи Ленинабад, сел за школьную парту. И когда он, подросток, закончив школу, бродил с партией присланных из Москвы ирригаторов от аула к аулу, от такыра к такыру, открывал путь воде, а с ней и новой жизни на полях дехкан. И когда позже он сам трудился на этих полях не с кетменем, нет, не с кетменем, который полвека не выпускали из рук отец и мать, а ведя трактор, властвуя над дивными силами, каких не знала прежде таджикская земля.

Но назвать ли все то, что желанной, светлой новизной входило в биографию паренька с Алайских гор, что растило его и стояло у истоков его возмужания! Добрый же ратный путь воину, которого окрыляет гордость за содеянное им и который со справедливым достоинством может оглянуться на прожитое!

…Фаждеев в бою у переезда находился на правом крыле окопа, вторым от Скворцова, как бы замыкавшего траншею своей ячейкой. Левым соседом был Исхаков, ручной пулеметчик. При налете «юнкерсов» разрывы бомб густо окаймили эту часть окопов — вывороченная земля валом легла и впереди и сзади, но ни одна из бомб не причинила никому никакого вреда. Начался бой, и только лишь в первые его минуты Фаждеев испытал тягостное замешательство, тревожную смятенность. Взволновала мысль, а что если он в горячей схватке не разглядит или не услышит сигнала командира, а вдруг да он неправильно поймет его. Простит ли он, Фаждеев, себе это? Первый взвод всегда представлялся Фаждееву как нечто цельное, нераздельное, любая часть которого должна действовать в лад со всеми другими частями.

Но вот Широнин вскинул обе руки в стороны — дал команду открыть огонь. Фаждеев вначале чуть поспешно, даже как следует не прицелившись, нажал спусковой крючок. То ли его выстрелы, то ли выстрелы товарищей вырвали из цепи атакующих и бросили на снег несколько гитлеровцев. Еще очередь, еще! И ободренный, он уже чувствовал свою слитность с теми, кто был справа и слева от него, свою волю в единой воле всех. Словно бы рукой сияло замешательство и суетливость.

После первой неудачи гитлеровцы поднимались в новые атаки. Редели ряды обороняющихся. На глазах у Фаждеева погиб, выручая взвод, Скворцов. Теперь он, Фаждеев, был крайним на правом фланге, и все более расчетливыми и точными становились его выстрелы. Как косарь, идущий позади другого косаря, подбирает огрехи напарника, так Фаждеев то одиночным выстрелом, то короткой очередью автомата завершал то, что пропускал пулеметчик Исхаков, увлеченный широким размахом своей свинцовой косы.

В начале шестой атаки близкий разрыв снаряда взметнул и обрушил на Фаждеева чуть ли не с воз земли. Присыпанный ею, едва не задохнулся под метровой толщины плитой, что придавила его плашмя ко дну траншеи. Но напружинился, с неимоверным трудом подобрал под себя колени и скинул пласт, винтом вывернулся наверх. Едва отдышался, кинул взгляд по сторонам. В первую минуту даже не понял, что же именно изменилось у переезда, а чувствовал: изменилось. Присмотрелся, отхлынула кровь от лица, стало оно землисто-серым. На месте метеостанции, откуда командовал Широнин, лежали развалины. Позади них в окопы первого отделения спрыгивали немцы. Слышались разрозненные выстрелы, разъяренные крики бойцов, завязавших рукопашную схватку. Фаждеев разглядел, как кто-то — кажется, Букаев — прикладом автомата сбил наземь наскочившего на него гитлеровца; разглядел в полыхнувшем дымке гранатного разрыва почерневшее, искаженное лицо Вернигоры.

Издали на окопы, уже предвкушая свою победу, набегала с улюлюканьем и криками вторая цепь гитлеровцев, с которой было бы невозможно совладать оставшимся бойцам. Пулемет Исхакова молчал. Не видно было и его самого.

Фаждеев не выпустил из рук автомата и будучи заваленным землей. Сейчас он первым делом инстинктивно потянул к себе рукоятку затвора. Исправно ли оружие? Однако затвор не дошел до переднего положения: «Засорилось!»

Фаждеев оглянулся и — как же он раньше этого не заметил! — увидел позади себя на пригорке отброшенный разрывом снаряда пулемет Исхакова. Красноармеец выскочил из окопа и, петляя меж воронками, побежал к пригорку.

Никогда еще так не страшила мысль о смерти, как в эти минуты. Вот-вот свалит его посланная вдогонку или просто шальная пуля. И кто тогда узнает, зачем он покинул окопы? «Трус… Предатель… Убежал даже без оружия, бросил оружие», — разве не вправе так подумать каждый, кто останется в живых. Да и главное — останется ли кто? Свистнула пуля. Не своя ли?

Упал у пригорка, подполз к пулемету, лихорадочно ощупал его. Диск стоял на месте. Ни на затворе, ни на стволе видимых повреждений как будто не было.

Цепь фашистских автоматчиков была уже в двух десятках метров от окопов, когда сбоку внезапно заговорил пулемет. Словно кегли, падение каждой из которых вызывает падение следующей, — с края и дальше, дальше по цепи, — стали валиться гитлеровцы. Кинжальный огонь, направляемый с пригорка, разил их в упор. И изломалась цепь, дрогнула, немногие оставшиеся побежали назад…

…Так была отбита шестая атака.

XXIX

Был на исходе четвертый час боя. Солнце подобралось в небе уже к той невидимой черточке, которая в этот мартовский день была для него пределом, и при набравших полную силу солнечных лучах отчетливее выступило у беспаловского переезда крутое месиво грязи, крови, снега, расстрелянных гильз.

Батальон фашистских автоматчиков, потерявший половину своего состава, в шестой раз откатился назад, укрылся в рытвинах,