кюветах, за малоприметными бугорками. Короткие автоматные очереди из окопов проводили гитлеровцев. Если бы они знали, что очереди были посланы уже обессиленными руками всего нескольких тяжело раненных бойцов!

Но и этот недружный и разрозненный огонь, сменившийся тишиной, напоминал о том, что первый взвод жив…

Болтушкин медленно полз по ходу сообщения к соседним окопам. Раненный осколками в плечо и в ногу выше колена, потеряв много крови, он выбрасывал вперед автомат, упирался прикладом в землю и со стоном подтягивался к нему.

В одном из окопов Болтушкин увидел Вернигору. Сержант всем телом навалился на переднюю стенку окопа, закинул вперед сцепленные руки, опустил на них голову. «Жив или нет?» Александру Павловичу подумалось, что Вернигора убит и теперь только это положение рук не позволяет телу упасть на дно окопа.

— Иван!

Вернигора, не поднимая головы, повернул ее, глянул вниз на Болтушкина затуманенными глазами.

— Павлович…

— Кто еще остался?

— Кажись, Букаев. А у тебя?

— Торопов, Тюрин… Ранены, но еще держатся… Ты стрелять можешь?

— Буду.

— Подкрепления вот-вот ждать надо.

На небольшом пятачке, от которого ответвлялся ход сообщения к запасным окопам, Болтушкину пришлось перелезать через несколько лежавших навалом трупов. В одном из убитых, лежавших наверху, он узнал Ивана Чертенкова. Грузчик из Улан-Удэ в рукопашной схватке оказался страшным для гитлеровцев противником. Тяжелые узловатые руки его и после смерти не выпустили горла какого-то фашистского унтера с багрово-синим лицом удавленника. Сам Чертенков был убит выстрелом сзади, в затылок.

Болтушкин пополз дальше. За изгибом траншеи наткнулся на два недвижно, вплотную друг к другу лежавших тела. Узнал Зимина, Крайко.

Несколько минут Александр Павлович смотрел на ставшее теперь таким недоступно строгим лицо своего фронтового побратима, затем расстегнул верхние пуговицы зиминской шинели, нащупал в кармане гимнастерки партийный билет и другие документы. Вынул их, положил к своим. «Пока жив, пока автомат в руках, пусть они будут со мною».

Головы обоих убитых лежали на вещевом мешке, распираемом изнутри чем-то твердым.

«Диски, гранаты, — догадался Болтушкин. — Они-то мне и нужны».

— Ты уж, Сергей Григорьевич… поделись со мной напоследок, дружок, — жарко зашептал Болтушкин и осторожно потянул к себе вещевой мешок.

Стенка окопа, разрушенного снарядом, обвалилась, и теперь наверх можно было выползти не вставая. Подтаскивая за собою вещмешок, Болтушкин поднялся из окопа. Впереди, метрах в четырехстах от себя, увидел высящуюся над бугром башню тяжелого, с короткоствольной пушкой, танка. Чуть дальше стоял и другой…

Видимо, гитлеровцы растерялись от понесенных ими таких неожиданно больших потерь и теперь ждали дальнейших приказов. И из какого-то штаба, где у карт с непреложной точностью, минута в минуту, было вычислено, когда именно фашистские части должны пройти через Тарановку, он последовал, этот приказ, отданный в бешенстве из-за четырехчасовой задержки у переезда.

Первый ближний танк двинулся вперед. Он шел пока один, на малой скорости. Болтушкин с горечью осмотрелся по сторонам. Подмога, где она? И вдруг радостно вскрикнул — из-за станции выбегала цепь красноармейцев.

Наверное, их заметили и из смотровых прорезей танка. Он прибавил скорость и был уже совсем недалеко от окопа Болтушкина.

Судьбу переезда теперь решали считанные минуты. Кто опередит? Успеет ли подкрепление добежать до окопов и занять оборону или танк вырвется на насыпь и оттуда из всех трех пулеметов огнем в упор ударит по цепи?

Александр Павлович приник лицом к мелким комьям смерзшейся земли. Не лучше ли было бы встретить этот наступивший миг последнего выбора не сейчас, когда она, земля, еще такая неприветливая, холодная, сырая? А встретить позже, чтобы еще хоть разок полюбоваться на нее, отогретую и щедро украшенную весной, расшитую травами и хлебами во всю свою привольную ширь! Э, да и сейчас такая скуповатая на ласку как она мила…

Но где-то между этими мелькнувшими светлыми размышлениями, вернее одновременно с ними, Болтушкин уже сделал свой выбор. И, бесповоротно решив, он почувствовал, как вошло в сердце великое и мудрое спокойствие.

Всего несколько минут назад Александр Павлович готов был грызть землю от жалкого сознания своей беспомощности, своего бессилия перед этой дьявольски грозной и хитроумной махиной, мчавшейся к переезду… Сейчас же, твердо зная то, что должен был сделать, — хотя был дважды ранен, потерял много крови, — понял, что он все же куда сильней, несчетно раз сильней, чем все те, кто укрывался за броневыми плитами.

И со страшным презрением следил он теперь за приближением тяжело покачивавшейся машины.

Главной задачей было остаться незамеченным. Александр Павлович осторожными движениями отложил в сторону автомат, чуть отпустил на шинели ремень, сунул за него две связки гранат. Одну из них хотел положить за пазуху, но вспомнил о своих и зиминских документах, не стал этого делать. «Только бы хватило силы подняться», — подумал, зная, что размахнуться рукой, в предплечье которой была рана, не сможет. Лязг гусеницы рядом. Привстал, рывком бросился под блеснувшие стальной синевой раскатанные траки…

XXX

…А ты, что ты еще можешь, Вернигора? Рваная, косо набежавшая из-за станции тучка на миг закрыла солнце. Наверное, лежал ее путь куда-либо севернее, туда, где в хмуром небе еще теснились могучей громадой ее собратья. А вот же не стерпела, остановилась над переездом, труханула мокрым лапастым снежком, словно бы желая освежить запекшиеся губы тех, кто еще жил и боролся, а тела павших прикрыть хотя бы редким, как марля, пологом.

Когда подтаивавшие на лету хлопья зачастили и закружились затейливым роем, тогда будто бы отдалилось далеко вглубь степи все, что минуту назад представлялось Вернигоре неотвратимой угрозой.

«Да полно, не сон ли все это?» — искрой мелькнула мысль в темном провале контузии. Вот же сгинет, бесследно развеется это проклятое наваждение — и снова послышится рядом ворчливый говорок Андрея Аркадьевича, из-за развилка окопа выглянет со своей застенчивой улыбкой Грудинин, торопко пробежит с широнинским поручением Петя Шкодин, на потеху всему первому взводу ввяжется в какой-либо смешливый, безобидный спор Нечипуренко… Он, Вернигора, увидит все это. Стоит только преодолеть сковавшую тело тяжесть, вернуть привычное бодрствующее сознание. Он с силой шевельнул плечами, чтобы освободиться от кажущегося сна, до крови прикусил зубами губу, стремясь этой, намеренно вызванной болью заглушить другую — тупую, цепенящую, парализовавшую все движения.

И тут же прояснившейся частью сознания понял, что перед ним явь. Да. Никого из друзей уже нет. И он один, наверняка один, и должен довершать то, ради чего пришел сюда первый взвод, ради чего здесь, у переезда, погибли его товарищи… Что же ты можешь, Вернигора?

Он откинул голову чуть назад, подставил лицо падавшим хлопьям снега, жадно