Харьковом, воздавалось должное мужеству и стойкости советских воинов, сорвавших этот замысел гитлеровского командования. Широнин вышел из палаты и направился в зал, где висела карта Советского Союза. Долго и задумчиво смотрел на обозначенную флажками линию фронта. На юге он тянулся по Северному Донцу, выше огибал Курский выступ. Приподнявшись на костылях, Петр Николаевич пытался найти Тарановку. Но масштаб карты был малый, и село на ней не значилось.

— Что обдумываешь, стратег? — окликнул Широнина его сосед по палате Медведовский, артиллерийский капитан, попавший в госпиталь с Брянского фронта.

— Да вот смотрю, как же это они свой немецкий Сталинград планировали.

— Э, да что там смотреть, — воскликнул Медведовский. — Для того, чтобы сделать Сталинград, многое, браток, надо. Не получилось у них — и баста. Это уже прошлогодний снег. Надо теперь вперед смотреть, весна будет жаркая. Пойдем в сад, на Волгу полюбуемся, мне ведь скоро в путь-дорогу…

Медведовский собирался выписываться и уже всеми своими мыслями был там, в родном артиллерийском полку, стоявшем где-то перед Новосилем.

— Ты мне, брат, со своим взводом и спать не даешь, — говорил Медведовский, шагая рядом с Широниным по дорожке сада к обрыву, нависавшему над рекой.

— Это почему же?

— Ну как же, я уже весь личный состав твоего взвода назубок изучил… У тебя были такие — Скворцов, Зимин, Болтушкин, Шкодин?..

— Ну, были, — с удивлением глянул на Медведовского Широнин.

— А Чертенков, Вернигора, Нечипуренко?

— И такие были.

— Вот-вот… Я теперь каждую ночь вместе с тобой поверку взводу произвожу.

Широнин понял, что он по ночам бредит. И сам утром, просыпаясь, вспоминал, что во сне заново переживал картину боя, командовал. Сейчас, выслушав Медведовского, только махнул рукой.

— Эх, капитан, таких людей и во сне не забыть.

Они подошли к обрыву, сели на скамейку. Весенний разлив Волги не охватить было взором. Водная безбрежная гладь подступила к самому горизонту, и даже самые крупные пароходы словно бы теперь поменьшали, проходя этим нескончаемо широким руслом. К обрыву глухо доносился шум их плиц, вспенивавших воду. Нескончаемо, казалось, тянулись через реку мосты, их последние пролеты неясно прорисовывались в залиловевших предвечерних далях.

— Эх, кончится война, честное слово, первым же делом проеду из конца в конец по Волге. Я ведь коренной донбассовец, не бывал на ней раньше, — любуясь рекой, воскликнул Медведовский. — Возьмем с женой каюту, будем смотреть в окно, читать, попивать чаек… Мечта, брат, а?

— Да ты ведь не женат.

— Ну, это не препятствие. Я думал ты другое скажешь: если, мол, вернешься…

Сидели и беседовали над обрывом до самого ужина.

Однажды группа бойцов и офицеров, чье излечение уже подходило к концу, была приглашена на оборонный завод. Правда, Широнина вначале не включили в их число — ходил он еще с трудом. Но Петр Николаевич упросил начальника госпиталя отпустить и его. Очень уж хотелось ближе познакомиться с тем, как живут и работают в тылу.

Старенький госпитальный автобус за полчаса доставил группу к проходной завода, где приглашенных уже ждали парторг и с ним несколько старых рабочих и девушек.

— Милости просим, дорогие гости! — приветливо пожал всем руки парторг, плотный, среднего возраста мужчина в военной гимнастерке, на левой стороне которой темнели пятна — звездочки, овал — памятки полученных и не надетых в будничный, заводской день наград. Взоры девушек неуловимо быстро скользнули по петлицам приехавших. Завод делал моторы для авиации, и каждая, наверное, искала среди раненых летчиков.

Почти два часа группа переходила из цеха в цех, от станка к станку. Лишь на минуту отрывались от своего дела работавшие.

— Как там на фронте, не ругают нас, моторостроителей?

— Сыночки, нет ли среди вас кого из Ленинграда? Мужик мой там воюет.

Спрашивали, а сами на вопросы раненых отвечали скупо, сразу принимались вновь за работу, словно и точные ловкие движения рук у суппорта и высоко звенящий напев резца, снимавшего стружку с детали, сами по себе являлись красноречивым ответом на все вопросы о тыле.

Почему-то Широнину больше всего запомнился шестнадцатилетний паренек из инструментального цеха. Это было уже во время перерыва. Он стоял у своего станка и завтракал. В одной руке — краюха черного хлеба, в другой — бутылка с молоком. Разбавленное водой молоко было таким синим, будто его налили в невыполосканную бутылку из-под чернил. Но паренек прикладывался к ней с таким аппетитом, так вкусно причмокивал, что думалось — уж не сливки ли там?

— Ну как воюешь, товарищ? — спросил Петр Николаевич, этим обращением явно желая польстить юному инструментальщику.

Тот молодецки подтянулся, вскинул на Широнина загоревшийся взгляд быстрых светлосерых глаз.

— Пока промашки будто не даем, товарищ лейтенант. Да вам там видней.

И этот горячий, задорный взгляд и это слово «промашка» сразу, с болью напомнили Широнину Петю Шкодина. С минуту молчал, всматриваясь в раскрасневшееся, веснушчатое лицо.

— Да, слов нет, не обижаемся, спасибо!

Разговорились. У паренька на фронте были отец и два старших брата… Петр Николаевич слушал его рассказ и уже был уверен, что обязательно последует и тот обычный вопрос, который приходилось встречать уже не раз. Ну вот, так и есть!..

— Товарищ лейтенант, а почему таких, как я, добровольцами не берут?

— Видишь, вот у тебя и первая промашка, — засмеялся Широнин. — Да разве с такого завода можно тебя отпустить? Смотри, как фронтовое задание выполнил. — Широнин кивнул на груду деталей, лежавших у станка. — А все тебе мало? Вот и тебе боевая команда, ее слушайся!..

В цеху заревела сирена, возвещавшая окончание перерыва, и паренек, смешно махнув рукой, — э, мол, все так успокаиваете, — стал к станку.

В госпиталь вернулись к вечеру, и снова томительно медленно потянулось время.

В середине мая Медведовский со дня на день ждал выписки из госпиталя. Жадно следил по газетам за положением на фронтах. Единственный экземпляр «Правды», попадавший в палату, из рук Широнина сразу же и надолго переходил в руки его товарища.

19 мая «Правда» опубликовала ряд корреспонденций с Ленинградского и Северо-Западного фронтов. Были опубликованы и указы Верховного Совета СССР об очередном награждении отличившихся в боях солдат и офицеров. Петр Николаевич прочел газету и передал Медведовскому.

Капитан развернул газету, стал читать и вдруг порывисто приподнялся с подушки, недоумевающе, оторопело посмотрел на Широнина. Тот лежал, уставившись безразличным, задумчивым взором в календарь на стене. Резко очерченный профиль лица с задиристым ежиком волос, который взъерошивался из-под еще не снятой повязки, выглядел будто строже, чем обычно.

— Петр Николаевич, ты читал газету?

— Да, — не поворачивая головы, ответил Широнин.

— Указы?

— Не все, про ордена и медали читал.

Медведовский внезапно вскочил с