Он улыбнулся. Удивительно, его устроили такие нелепые извинения, хотя я прекрасно понимал: они не стоят и пенни. Я глянул на стоявшего поодаль констебля. Судя по испуганным глазам, тот явно ожидал, что к концу беседы кто-нибудь – я или доктор – будет мертв. Где ему знать, что на фронте отношения выясняют и похлеще?

– Заходите оба, – миролюбиво предложил я. – Судя по всему, разговор будет касаться не только рапорта. Когда вы познакомились с Леди Сальери?

Доктор и констебль в недоумении переглянулись, потом посмотрели на меня.

– Как вы ее назвали?

Я пожал плечами.

– Так она подписалась: Леди Сальери. Француженка? Итальянка? Плевать, я хочу, чтобы ее повесили в ближайшую неделю. Хм. Фамилия звучит как сорт колбасы.

Они нервно рассмеялись, но не проронили ни слова. Кажется, они поняли что-то, чего пока не понял я. Я раздраженно их одернул.

– Что не так? Ну Сальери и Сальери.

– Что-то, – медленно заговорил полицейский, – сильно не так. Я пока не знаю, сэр, но, мне кажется, мы имеем дело с сумасшедшей.

– Какая новость. В этом городе стада сумасшедших, некоторые даже сидят в Парламенте.

– Понимаете, – поддержал констебля доктор, – если она так подписывается, то, возможно, считает, что продолжает дело одного… композитора. Он давно мертв, но о нем ходят слухи, будто… он убийца. Она тоже убивает, но чужими руками.

– Которого композитора? – вороша в голове скромные знания по музыке, я высказал догадку: – Шопена? Он что, убил кого-нибудь?

– Антонио Сальери якобы отравил Моцарта. Не слышали о таком?

«Она моя невеста». Да что тут творится?! Я принялся яростно тереть лоб.

Итак, мой странный спаситель зовет себя Моцартом. Его невеста подписывается фамилией Сальери. И, судя по их загадочной неуловимости и неразборчивости в средствах, обоим не составит труда в случае чего убить и меня, и этих двоих, которые явно что-то раскопали. Черт… зачем вообще я принял эту должность? Те, кто воюет здесь, похитрее индийских мятежников. И вся эта ситуация требует обдумывания. Наедине с собой.

– Ммм. Вызывая вас, я ожидал чего-то более… содержательного. – Я надеялся, что в голосе звучит та жесткость, которая всегда заставляла всех подчиняться. – Те композиторы жили давно и не в Англии, разве нет? Так при чем тут они? Что вообще вы несете?

– Но… – робко начал констебль. Я его оборвал:

– Ну давайте, расскажите мне еще про Джека Потрошителя и Джека Прыгуна. Придумайте рабочие гипотезы, если вам нечем заняться. И приходите с ними. А сейчас… лучше отдыхайте, я поспешил с разговором. Для начала ознакомлюсь с бумагами.

– Но… – снова возразил полицейский, – вы ведь примете меры? Та женщина, она…

Я забрал у него папку и прижал ладонью к поверхности стола.

– Не сомневайтесь, приму. Если, конечно, она существует, а не выдумана, чтобы меня разыграть. А сейчас честь имею, доброй ночи. У меня еще много дел.

– Томас, – Сальваторе тоже подал голос. – Вы уверены?

– В том, что у меня полно работы, которую никто за меня не сделает? Уж конечно.

Они вышли, более мне не возражая, и сразу зашептались между собой. Я, опустившись за стол, закрыл ладонями лицо. Красная карточка на столе резала глаза.

Кудрявая молодая женщина стояла на развалинах особняка. Пожарные, суетившиеся вокруг, были уже бесполезны; они лишь привлекали на место трагедии больше зевак.

– Фрау, как это случилось? – В который спросил плотный подтянутый полицейский инспектор.

– Он… мой муж… сам так захотел, – шепнула Пэтти-Энн. Ее била дрожь. – Это… как помешательство, я не знаю. – Она взглянула на свою обожженную ладонь. – Он пламя любил. Очень… любил пламя.

Инспектор посмотрел на тетрадь, которую женщина прижимала к пышной груди.

– Что это у вас? Смею надеяться, чековая книжка?

– Нет, герр, – глухо отозвалась она. – Безделушка. Я… ничего не спасла.

Кроме пары фамильных украшений, которые продам подальше отсюда. Должно же хоть что-то компенсировать мне весь этот кошмар? Мысль она не озвучила, лишь вновь глянула на инспектора ясными, голубыми и, как она была уверена, несчастными глазами. Он ответил сочувственным, почти нежным взглядом.

– У вас есть родня?

– Брат, в Лондоне. Он поможет мне разобраться с делами, надеюсь… – ответила Пэтти и, хлопнув ресницами, как бы между прочим спросила: – а мне… дадут денег на дорогу? Я пришлю обратно, как только доберусь.

– Конечно, о вас позаботятся! – Сраженный полицейский улыбнулся. – Даже если вам откажут в этой скромной помощи, я сам найду достаточные средства.

Она одарила его благодарной сахарно-солнечной улыбкой – лучшей из своего арсенала.

– Вы так добры, герр…

– Штейберт, фрау. – Он слегка поклонился. – Дитрих Штейнберт.

– Проводите меня, пожалуйста, до ближайшей ночлежки, герр Штейнберт.

– Там же отвратительные условия! – возмутился полицейский. – Я отведу вас до гостиницы. Поселитесь там, хоть какой-то комфорт.

Пэтти-Энн мысленно захлопала в ладоши. Она обожала мужчин, у которых инстинкт к защите красивых женщин сильнее желания дотянуть до жалования.

– Беспредельно благодарю, – кивнула она. – Я все-все верну! Ох… холодно как…

– Боже, о чем я только думаю! – Инспектор стащил с себя мундир и накинул ей на плечи. – Простите. Прошу за мной.

Они направились в сторону переулка: высокий полицейский важно покрикивал, отгоняя зевак, а маленькая кругленькая Пэтти опиралась на его руку, иногда вытирая слезы – вполне искренние. При внешней бодрости и деловитости она была донельзя испугана: не пожаром, а скорее неким событием, случившимся уже в огне. И, прежде всего, по этой причине она спешила увидеть брата – известного детектива. А еще она никак не могла выбросить из головы страшную, противную картинку: маленькое апельсиновое деревце, еще недавно живое, сгорает; сворачиваются, чернея, его зеленые листики.

Из толпы за нелепой парой внимательно наблюдали. Невысокий человек, лицо которого скрывал надвинутый цилиндр, а фигуру – плащ, не сводил глаз с вдовы Кавелли. Точнее, с тетради, которую она несла.

Из-за неожиданного пожара, из-за вспышки помешательства у профессора план пошел прахом, но теперь человек в цилиндре облегченно улыбался: таинственное спасение из огня было чудом. Почти невозможным чудом, впрочем, иногда самый продуманный план невозможно осуществить без случайных чудес.

– Я найду тебя, любимая, – прошептал он, отделяясь от постепенно редеющей толпы. – И ты все узнаешь.

«Они являются незаметно: приезжают в разбитых почтовых каретах или приходят пешком, стоптав несуразные башмаки. Они прячутся в проулках или сразу выступают на яркое солнце площадей, чтобы быть неприветливо обожженными. Они напевают про себя, или во всеуслышание смеются, или дурашливо отвешивают поклоны толпе. А иногда они молчат, глядя на тени и облака, покачиваясь на краю крыши.