– Сущая безделица. Пара книг, им ничего не будет. Я еду налегке.

Еще секунды три «маленький раджа» сидел в прежнем положении, протягивая в пустоту руку. Спина у него была напряжена, как у собаки перед броском. У крупной собаки, способной перекусить глотку. Неосознанно Пэтти тоже подобралась, но почти сразу он выпрямился и улыбнулся.

– Что ж, хорошо. А… что вы читаете?

Снова пауза, снова холодок по спине. И все же Пэтти непринужденно махнула рукой.

– Ну что могут читать замужние особы моего возраста? Конечно, романы. О потрясающей любви до самой смерти, о верной дружбе и всяких там приключениях. Вам бы понравилось, будь вы, мой молодой друг, женщиной.

– Вот как…

– Именно так. А сейчас прошу простить. – Она допила шоколад и поднялась. – Мне пора. Удачи вам и спасибо за славное общество.

Ей кивнули. Ее провожали взглядом к стойке, где она оставила деньги, и к двери. И даже на улице она чувствовала взгляд. Пальцы до боли сжимали костяную чемоданную ручку. На дне болталась старая тетрадь на итальянском языке.

«…Слухи о его приезде гуляли давно. Я ожидал увидеть его в доме маэстро[27], которого, кажется, посещают ныне все композиторы Вены, кто что-то из себя представляет либо хочет представлять. Но Моцарт, видимо, проводил время в других местах. Прошло много, прежде чем я встретил его – на приеме, где мы засвидетельствовали друг другу шутливое почтение и быстро разошлись. По-настоящему поговорили мы лишь в следующий раз, в Шенбрунне[28].

Тогда – по случаю большого летнего бала – съезжалось общество со всей Империи, не было в резиденции и парке уголка, где не толпились бы гости. Снова слишком многие желали перекинуться со мной парой слов, да и маэстро, которого я сопровождал, не отпускал меня от себя. Время его клонится к закату, и уже все говорят, что во мне он видит преемника.

Меня сразу обступили, заговорили о последних операх сезона и о новых направлениях в музыке танцевальной. Время, до того стремительно летевшее, потянулось медленно, как болотная жижа. Лишь к полуночи я смог выдохнуть свободнее: Глюк, вдоволь насладившись игристым вином и жалуясь на мигрени, покинул нас. Разошлись по флигелям некоторые гости. Уже тише играли музыку, пригасили часть свечей, и цвета платьев и камзолов более не резали взгляд. А я сам… хотелось верить, что я слился с ночью, ведь я давно ношу сдержанные камзолы, иногда позволяю себе черные чулки вместо белых. Черный – особый цвет. Не просто вечный траур, но расслабляющая пустота космоса.

Меня тронули за плечо. Я обернулся. Моцарт улыбался.

– Кто вы на этом маскараде жизни? Тень отца Гамлета или же Мефистофель[29]?

– Усталый человек, – откликнулся я. – Поразительно, мы все же столкнулись.

Он был все такой же юркий, по-юношески нескладный. Зато парик был сегодня в два раза пышнее, а манжеты чистые. Оживленное лицо не портили даже застарелые следы оспы на открытых висках. Мы обменялись рукопожатием.

– Прибыли с отцом?

– Я уже никуда не прибуду с отцом, – отозвался он, но спохватился: – Не подумайте. Он здоров, неплохо живет, мучая мою бедную сестричку[30]. Но я наконец покинул его и буду жить, как захочу. Свобода – слишком дорогой товар. И я его украл…

Неожиданно он сделал шаг в сторону и поцеловал в щеку какую-то даму, которая густо рассмеялась, обозвала его нахалом и поспешила прочь. Моцарт усмехнулся вслед, отпустил сомнительный комплимент на французском. Я не удивился поступку: о его фривольных манерах ходили легенды. Но я удивился тоске, которая сквозила в усмешке.

– Всегда здесь так ярко?

– Да. Это же столица. Не за этим ли вы ехали?

– Не знаю, теперь не знаю. Город снова не слишком приветливо меня встретил.

– Вы играли для императора?

– Да. Импровизировал на одну вещицу Глюка.

– И что же?

– Ничего обнадеживающего, никаких знаков расположения. Но, в конце концов, я ищу не только его расположения. В городе немало сердец, которые я хотел бы покорить музыкой. Может, и ваше станет приятным трофеем.

– У вас неплохие шансы. Я знаком с некоторыми вашими сочинениями и нахожу их чудесными.

– В планах еще многое. Например, что вы думаете о восточных сказках? Гаремы, коварные евнухи, янычары… Знаете, есть один сюжет…

Мы говорили долго. В душной зале, позже – выйдя на парковую аллею под серебристый свет луны. Когда, попрощавшись, мы разошлись по комнатам, уже брезжил рассвет. Я долго смотрел на него, прежде чем задернуть гардины…»

[Лоррейн]

Последний визит в дом Беллов, который больше не был моим домом, я совершала с Дином; он явно опасался, что мать спустит меня с лестницы. Я лишь усмехалась: она все же была леди, максимум, что нам грозило, – по лестнице нам не дадут подняться. Впрочем, мы подгадали удачный момент: мать отправилась с утренним визитом к друзьям, видимо, чтобы никто не думал, будто в семье что-то не так. А вот мои сестры были дома.

Я ожидала, что мне скажут хоть что-нибудь – приветливое или резкое, неважно. Но все трое промолчали и потупились, когда мы с Соммерсом пересекали гостиную, где они сидели. Только Молли трубно высморкалась в платок и помянула святых угодников.

Сестринское молчание встретило меня и по пути назад. Неожиданно я поймала себя на том, что чуть не плачу. Дин ободряюще улыбнулся, я с усилием улыбнулась в ответ. Возле двери меня все же догнала Лидия.

– Лори!

Я обернулась, и она, налетев, крепко меня обняла.

– Я не верю матери. Честно! Ты отомстила за Хелену, ты не можешь быть плохой!