Дело в том, что я немного не рассчитала эффект жгучего перца.

Когда я встретилась с Петровым, кожу стало печь так, что захотелось повизгивать от боли. Если бы мы были на концерте, я бы немедленно слиняла к себе, приняла душ. Но нас угораздило ввязаться в эти нелепые поиски. Я просто не могла уйти к себе и не уронить собственного достоинства. А терпеть жар от мази было невыносимо. И, конечно, мне подумалось, что один коктейль исправит дело, снизит, так сказать, болевые ощущения.

Ага! Лучше бы та официантка к нам совсем не приближалась…

Хотя чего это я? Дело не в ней. От одного коктейля меня бы так не повело. Но Петров начал глумиться. Как всегда, начал глумиться. Меня так взбесило пренебрежение в его взгляде, что я, сама не зная зачем, опустошила еще один стакан. Да уж! Я, конечно, тоже хороша, но, видимо, мозги от боли у меня совершенно отключились.

Лифт тренькает и открывает двери.

— Пойдем, — ласково говорит Петров и, обняв меня за плечи, выводит на верхнюю палубу. Прямо как маленькую.

Свежий морской воздух реально прочищает мозги. Мне моментально становится легче, все вокруг начинает качаться не так рьяно.

Несколько минут я и Петров просто молча прогуливаемся. К счастью, Никита молчит. К его счастью! Если бы он снова попытался меня подкалывать, я бы его просто убила. Скинула бы за борт — и поминай как звали.

Через некоторое время мне вспоминается «спасенная» парочка. «А все-таки они весьма колоритно смотрелись вместе», — думаю я и невольно улыбаюсь.

— Тебе лучше? — с надеждой спрашивает Петров, заметив мою улыбку.

— Вроде того. Говорю же, это все из-за духоты, — я подхожу к перилам и застываю, вглядываюсь в темноту.

Интересно, как наш лайнер выглядит со стороны? Наверное, он напоминает новогоднюю елку — весь сверкает, переливается огнями.

Петров подходит ко мне вплотную, останавливается позади. Я чувствую его дыхание на своей макушке, и ноги почему-то подгибаются. Хотя чего удивляться? Алкоголь из моей крови еще не выветрился — вот и последствия. У меня нет никакого желания отодвинуться. Наоборот, хочется чего-то не совсем понятного. Может быть, нежности?

Свежий ветер остужает мое разгоряченное лицо. Я невольно ежусь, обхватываю плечи руками. А все-таки Женька была права — кофта на палубе очень даже к месту.

— Замерзла? — спрашивает Петров чуть хрипло.

Я не отвечаю. Не хочется.

Не дождавшись ответа, он притягивает меня к себе. В одной руке Никита все еще держит штатив, а вот вторую кладет мне на живот. Его ладонь горячая-горячая и странно приятная. Она будто прожигает меня насквозь. Да что там! Все тело Петрова опаляет меня жаром так, что дыхание перехватывает. Я закрываю глаза и смакую будоражащие ощущения.

Впрочем, очень быстро мне их становится мало. Мысли сворачивают в неприличном направлении.

— Мы совсем ничего не сняли, — грустно констатирую я, пытаясь воспоминаниями о работе хоть немного отвлечься от горячечного состояния.

— Ничего страшного, — тихо и прямо мне в ухо говорит Петров. — Завтра обязательно снимем что-нибудь классное.

Его чуть севший голос почему-то доводит меня до мурашек. Я, кажется, окончательно слетаю с катушек. Мне хочется, чтобы Никита уже дел куда-то свою дурацкую камеру и обнял меня обеими руками. Мне хочется ощутить его обнаженной кожей. Хочется, чтобы его пальцы проникли под мое пуританское платье и оставили на груди и бедрах горячие разводы.

А еще все вдруг становится неважным. Давняя неприязнь, мои предположения о том, что Петров пытается меня соблазнить. Все!

— Знаешь, а я бы сняла обзор твоей каюты, — говорю я, а голос предательски заплетается.

— Завтра снимешь, — вкрадчиво обещает Никита, — а сейчас тебе лучше поспать. И выпить каких-нибудь адсорбентов, иначе утром будешь умирать от мигрени.

Я даже не верю своим ушам. Он уклоняется от возможности пригласить меня в гости? С чего вдруг? Если он все-таки с кем-то спорил, это странно. Другой бы на его месте, наоборот, поспешил воспользоваться моментом. Говорят же, что пьяную девушку легче легкого затащить в постель.

Петров ерошит мои волосы, а потом чуть отгибает ворот дурацкого платья и целует меня в шею. Мне безумно приятно, но я не спешу делиться эмоциями.

— Господи, что это? — через пару секунд изумляется Петров.

— Ты о чем?

— Поцеловал тебя — и теперь губы как-то странно печет.

— А-ха-ха! — я почти складываюсь пополам от смеха. — Это мазь.

— Какая еще мазь?

— От растяжений!

— Ты что, шею потянула?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Почти.

— И как же тебя угораздило?

— Лучше тебе не знать, — отшучиваюсь я: не рассказывать же, в самом деле, о том, что мазалась, чтобы не чувствовать притяжения к нему.

Петров отступает в сторону и как будто мрачнеет, с нарочитым вниманием вглядывается в темную воду далеко внизу. И как это понимать? Мне становится досадно от того, что я больше не могу наслаждаться теплом его тела. Но выпрашивать новых объятий — жалко и унизительно. Я просто сжимаю руками перила и молчу.

Никита тоже ничего не говорит минуты две, а потом вдруг еще больше хмурится:

— Нам не стоит долго здесь стоять: ты можешь простудиться. Пойдем, я провожу тебя до каюты.

— Да я и сама могу дойти. Не маленькая.

— Пойдем, — требовательно повторяет он, а потом разворачивается и быстро идет к лифтам.

Я семеню за ним, как нашкодивший щенок. И мне почему-то ужасно, ужасно грустно.

Когда мы заходим в лифт и Петров нажимает на нужную кнопку, моя гордость падает навзничь под натиском любопытства.

— Эй, — я легонько трогаю Никиту за плечо. — Ты обиделся на что-то?

— Нет.

Он разворачивается и прожигает меня насквозь долгим-долгим взглядом.

— Что у тебя с этим иностранцем?

— Каким еще иностранцем? — я даже не сразу понимаю, о ком речь.

— С которым ты сегодня распивала «кофеек».