— Заметь, молодым, довоенным Кончисом! Который еще не прошел через весь этот ужас… И он мог еще радоваться жизни!

— Вот я и радуюсь, — сказал Карл и схватил Джули, повалил ее на ковер, стал срывать с нее блузку, лифчик, трусики.

О, как прекрасно, когда он это с ней делает! О, как красиво! Как изумительно отдавать ему себя! Скорей, скорей, мой милый, где твои чудные пальцы, твои сильные смуглые руки, где твой могучий Он. Да, да, поцелуй меня здесь. И теперь там! И там тоже! О, какой прекрасный, длинный у тебя язык!

Ей совсем не стыдно все это делать с ним. Вернее, чуть-чуть стыдно, сказывается ханжеское провинциальное воспитание. Но чем стыдней, тем слаще! Скорее, скорее, войди в меня, мой любимый, мой красивый и удивительный. Бери меня, я вся твоя. Вся!

Никак она не могла до конца насытиться им. Дрожа, извивалась в сладких судорогах, кончала по многу раз, и все равно хотелось еще и еще. Хотелось, чтобы он проник в нее еще глубже, хотя глубже вроде некуда. Трахай меня, любимый, во все мои дырочки. Трахай покрепче. Вонзай Его в меня, войди во все пещерки… Войди в мои легкие, в сердце, в печень!

Опомнившись, Джули беспокоилась — да в себе ли я? И от него скрывала свою ненасытность, а то он не то что-нибудь про нее подумает. Или, наоборот, как раз то…

Может, она и стала нимфоманкой какой-то — но это только с ним и только ради него. Она так пронзительно его любит, что готова пожертвовать всем. Даже жизнью. Даже сексом! Да-да, если бы он, не дай бог, попал бы, например, в аварию. Или его ранили бы на одной из этих бесчисленных войн, на которые он мотается. И стал бы он вдруг в результате травмы импотентом, она бы не стала любить его меньше, о нет!

Ну да, конечно, это не совсем честный мыслительный эксперимент — ведь у него останутся его потрясающие длинные пальцы, его горячий изумительный язык… А этого достаточно, чтобы она очень даже замечательно кончала… Проверено на практике… Да она от одного его взгляда может! Ну хорошо, а если бы он ослеп, оглох, если бы его паралич разбил? И тогда она все равно бы его любила и не променяла бы ни на кого. И кончала бы от воспоминаний.

Но с сексом все-таки лучше! Так за-ме-ча-тельно!

Господи, что же со мной творится, какие безумные мысли приходят в мою бедную, очумевшую голову! — думала Джули. Ведь это, наверно, род безумия. Тетушка точно подозревает ее в сумасшествии.

Но главное — только он ей нужен, только он. Был бы другой — и никаких оргазмов, никакой ненасытности. Так, имитировала бы что-нибудь с Джоном из жалости. А сейчас… иногда она ловила себя на том, что слишком, нереально счастлива. Что это выпал ей какой-то фантастический выигрыш. И ничем это счастье она не заслужила. И страшно его потерять…

И даже поговорить с ним нельзя откровенно на эту тему. Потому как невозможно, чтобы он узнал, какой властью он над ней обладает. Он и так, наверно, догадывается, змей! А так хотелось, так нестерпимо хотелось объясняться ему в необъятной любви. Признаваться, краснея, как в первый раз. Заливаясь пунцовой краской от счастливого смущения. Держать его за руку. Гладить его. Касаться губами. Без всякого сексуального содержания. Просто нежно. Хотя пойди, удержись потом, когда он начинает откликаться.

Могла любоваться им часами. Только была проблема — это надо было делать так, чтобы он не замечал.

А он, конечно, замечал. Но благодать была в том, что это ему нравилось. Игра была такая, приятная для обоих.

Все подружки, все соседки ей завидовали. Даже еще понятия не имея, как им хорошо в постели. Они-то со своими занудами еле-еле пыхтят под одеялом, в темноте, не глядя друг другу в глаза. И она бы тем же занималась с Джоном. Или с Робертом. Или с кем-то еще. Это онанизм, а не секс. Но они, все эти бедняжки, даже не догадываются, что бывает другое.

Но, даже не подозревая обо всем этом, живя в своем несчастном сексуальном средневековье, они все равно завидуют. Потому что видят, какой он красивый, как с ним интересно, как весело. Вон их городская красавица, Рита, сбежала бы к нему от своего занудного Джорджа, только пальцем помани. Джули же видела, как она на Карла смотрела тогда, у них в саду, на барбекю после свадьбы. А он не обращал на эти взгляды ни малейшего внимания. Ему плевать было на всю Ритину красоту, и на ямочки, на глазки, и на шейку. И на «Шанель» и весь ее макияж. Ему не до нее было. Он делом был занят — мясо жарил. И как жарил! Он вообще готовит как бог.

Но вот беда, на Риту ему, может быть, наплевать именно потому, что его десятки таких Рит окружают. Да еще красивее — в десять раз! Пообразованней. Помоложе. Он ведь даже конкурсы «Мисс Вселенная» и «Мисс Мира» снимает.

Джули представляла себе, как главные красавицы мира собираются за кулисами, а Карл ходит между ними, фотографирует. Заигрывает с ними, шутит. И когда он уходит, десятки невыносимо красивых головок поворачиваются ему вслед. Выбирай…

И от этой воображаемой картины душа Джули приходила в болезненное смятение, она гнала эти подлые мысли прочь изо всех сил, но они, проклятые, каждый раз возвращались. И ревность, злая и беспощадная, терзала ее до горьких слез, после которых никакого облегчения не наступало.

Тетя совсем не одобряла их брака. Вспоминала пословицу: «Красивый муж — чужой муж». Фыркала. Говорила: «Да еще иностранец! Какая-то смесь немца с цыганом. Да еще перекати поле — фотограф!» Качала головой удрученно. Эх, что сказали бы покойные родители…

Но потом Карл возвращался из очередного своего турне, веселый, ясноглазый и страстный, и они занимались часами сексом, и все ее недавние страхи казались ей снова чепухой. И ну ее к черту, эту зловредную старуху, тетку Фиону!

Как-то раз, после двухчасового сеанса страстного и акробатического секса, Джули лежала счастливо опустошенная на ковре и, глядя на изящную, никогда ей не надоедавшую лепнину на потолке, вдруг вспомнила «Мага» и сказала:

— Но ты зря не прочитал все подряд. Такие великие книги нельзя просто перелистывать. Иначе контекст разрушается. Если бы ты прочел все, то тебе было бы понятнее, что я имела в виду. Почему ты — молодой Кончис.

— А мне и так понятно. И я, в общем-то, все и прочитал.

— Не разыгрывай меня, пожалуйста! Я знаю про твою технику скорочтения, но такой толстенный роман… Сколько ты на него потратил — полчаса в общей сложности? Или меньше?

Вечно Карл шутил над ней. Иногда правду от шутки трудно было отличить, но в данном случае все было ясно. Разыгрывает! Даже при его феноменальных способностях прочитать целиком такой толстенный том за столь короткое время было невозможно.

Обычно в подобных ситуациях, когда Карл начинал казаться «слишком умным», он сам переводил разговор на другую тему. Но тут вдруг решил что-то ей доказать, что ли. Сказал:

— Я не только все прочитал, но некоторые особенно понравившиеся мне места выучил наизусть.

— Не смейся надо мной!

Карл закрыл глаза и начал декламировать: