с предупреждениями, что Суслов играет отрицательную роль, интеллигенция к нему относится плохо».

Лукавил Никита Сергеевич! Устраивал его Суслов своей идеологической надежностью, как и потом Брежнева. Хотя и самого Леонида Ильича иногда тяготило начетничество Суслова.

После одного его выступления, пометил в дневнике заместитель заведующего международным отделом ЦК Анатолий Черняев, Леонид Ильич в Завидово пожаловался своему окружению:

– В зале, наверное, заснули – скучно. Знаете, как сваи в фундамент забивают. Так и у Михаила – ни одного живого слова, ни одной мысли – тысячу раз сказанное и писанное.

Хрущев не стеснялся в выражениях, и Суслову тоже от него доставалось.

Алексей Аджубей писал, что Хрущев планировал убрать Суслова из сферы идеологии:

«Хрущев хотел перевести Суслова из ЦК на должность председателя Президиума Верховного Совета СССР. Он советовался на этот счет с Микояном, Косыгиным, Брежневым. Разговор они вели в воскресный день на даче и не стеснялись моего присутствия. Поручили Брежневу высказать Суслову по телефону это предложение. Брежнев вернулся и доложил, что Суслов впал в истерику, умоляя не трогать его, иначе он предпочтет уйти в отставку. Хрущев не настаивал. Формально пост председателя Президиума Верховного Совета СССР был не меньший, чем у секретаря ЦК».

Трудно оспаривать слова очевидца, но если бы Никита Сергеевич твердо решил перевести Суслова в Президиум Верховного Совета, то он бы разговаривал с Михаилом Андреевичем сам, а не через посредника. И Суслов бы не посмел отказаться – Первый секретарь ЦК олицетворяет волю партии…

Михаил Андреевич не допускал вольного отношения не только к вождю мирового пролетариата, но и к его супруге Надежде Константиновне Крупской. 12 июня 1962 года заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК по союзным республикам Василий Иванович Снастин донес начальству:

«За последнее время в нашей литературе опубликован ряд произведений и воспоминаний о В. И. Ленине, в которых образ великого вождя социалистической революции, организатора и руководителя Коммунистической партии и Советского государства грубо искажается и обедняется. К числу таких произведений относится, например, трагедия И. Сельвинского “Человек выше своей судьбы”, напечатанная в журнале “Октябрь” № 4 за 1962 год».

Илья Львович Сельвинский прочно вошел в историю советской литературы как революционный поэт. Он участвовал в Гражданской, воевал в Великую Отечественную, был тяжело ранен и контужен. Политических претензий к нему не было. Так в чем же он провинился?

«И. Сельвинский показывает В. И. Ленина слабеньким, все время ноющим о своей болезни интеллигентом, человеком, постоянно думающим и говорящим о старости, близкой смерти. Этому самоанализу обреченного человека, его переживаниям и скорби посвящены многие страницы трагедии:

– Да… Дело швах, Владимир Ильич. Картина ясная, тут не надейся. Месяцев восемь, пусть даже десять. Максимум год. А паралич. Пусть бы хоть год. Но болезнь? Кровать? Расстройство речи… Господи боже…

Автор трагедии не щадит Н. К. Крупскую, вкладывая в ее уста слова, свидетельствующие о непонимании задач революции и сущности коммунизма:

– Берегите людей! Уважайте в них личность! Личность – это самый ценный капитал революции. Сто пятьдесят миллионов личностей – и вот вам коммунизм…

Отдел пропаганды считает необходимым провести совещание редакторов журналов и газет, директоров издательств и руководителей Союзов писателей СССР и РСФСР, на котором подвергнуть критическому разбору имевшие место случаи искажения образа В. И. Ленина в художественной и мемуарной литературе».

Сотрудники отдела ЦК, в отличие от Ильи Сельвинского, сами в революции не участвовали, но были уверены, что во всем разбираются много лучше поэта. И нашли понимание у большого начальства. Суслов согласился: Ленину не позволено проявить слабохарактерность, а Крупской полагать, будто главное – уважать личность.

Особняком стоит история знаменитого романа Василия Семеновича Гроссмана «Жизнь и судьба». Гроссман – корреспондент «Красной звезды» в годы Великой Отечественной, один из лучших военных писателей, автор повести «Народ бессмертен» и романа «За правое дело» – о Сталинградской битве, в которой он участвовал с первого до последнего дня, получил орден и погоны подполковника.

Написанный в пятидесятые годы роман-эпопею «Жизнь и судьба» писатель передал в журнал «Знамя». В редакции устроили обсуждение романа с участием руководителей Союза писателей СССР – и осудили роман как политически вредный. К Гроссману пришли сотрудники Комитета госбезопасности с ордером на обыск и забрали все экземпляры романа.

Поэт и переводчик Семен Израилевич Липкин вспоминал:

«Гроссман мне позвонил днем и странным голосом сказал: “Приезжай сейчас же”. Я понял, что случилась беда. Но мне в голову не приходило, что арестован роман. На моей памяти такого не бывало. Писателей арестовывали охотно, но рукописи отбирались во время ареста, а не до ареста авторов».

Это единственный в послесталинские времена случай. Причем не было в уголовном кодексе статьи, позволяющей конфисковывать литературные произведения.

Гроссман написал Хрущеву:

«В моей книге есть горькие, тяжелые страницы, обращенные к нашему недавнему прошлому, к событиям войны. Может быть, читать эти страницы нелегко. Но, поверьте мне, – писать их было тоже нелегко. Но я не мог не написать их.

Я начал писать книгу до XX съезда партии, еще при жизни Сталина. В эту пору, казалось, не было ни тени надежды на публикацию книги. И все же я писал ее. Ваш доклад на XX съезде придал мне уверенности. Ведь мысли писателя, его чувства, его боль есть частица общих мыслей, общей боли, общей правды.

Ваш доклад на XXII съезде с новой силой осветил все тяжелое, ошибочное, что происходило в нашей стране в пору сталинского руководства, еще больше укрепил меня в сознании того, что книга “Жизнь и судьба” не противоречит той правде, которая была сказана Вами, что правда стала достоянием сегодняшнего дня.

Тем для меня ужасней, что книга моя насильственно изъята, отнята у меня. Эта книга мне так же дорога, как отцу дороги его честные дети. Отнять у меня книгу это то же, что отнять у отца его детище. Книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее».

Гроссмана принял Суслов.

– Я вашей книги не читал, – честно признался секретарь ЦК, – читали два моих референта, товарищи, хорошо разбирающиеся в художественной литературе, которым я доверяю, и оба, не сговариваясь, пришли к единому выводу – публикация этого произведения нанесет вред коммунизму, советской власти, советскому народу.

Суслов проявил внимание к писателю, поинтересовался, на что живет Гроссман. Василий Семенович ответил, что собирается переводить армянский роман по русскому подстрочнику. Михаил Андреевич посочувствовал: трудная работа. Пообещал дать указание Гослитиздату (ныне издательство «Художественная литература») выпустить пятитомное собрание сочинений Гроссмана.

Василий Семенович попросил вернуть ему рукопись романа «Жизнь и судьба».

Суслов твердо ответил:

– Нет, нет, вернуть нельзя. Издадим пятитомник, а об этом романе и не думайте. Может быть, он будет издан через