этого фентимановского дела, – возразил Уимзи, но его мелодичный возглас прозвучал не громче шепота на фоне шумной лавины, хлынувшей вслед за ними к накрытому столу.

– А! И ты о том же! – ухмыльнулся Харди. – Пенберти – сам по себе новости. Он – классный репортаж, ты разве не видишь? Надо только чуть пересидеть в сторонке, поглядеть, куда ветер подует. Но в конце концов я заметку таки черкну, помяну, что он пользовал старика Фентимана. А со временем можно будет в красках порассуждать о необходимости потрошить покойничков во всех случаях внезапной смерти. Ну, сами видите: даже опытные доктора иногда ошибаются. А ежели на перекрестном допросе Пенберти «завалится», набросаем что-нибудь насчет того, что специалисты не всегда заслуживают доверия, ну, и помянем добрым словом несчастного, втоптанного в грязь врача общей практики. В любом случае, из Пенберти отличную статейку можно состряпать. Совершенно неважно, что о нем говорить, лишь бы хоть что-нибудь. А ты нам не удружишь? Слов восемьсот от силы, а? – насчет трупного окоченения, и все такое? Лишь бы броско и с треском!

– Не удружу, – отказался Уимзи. – Мне сейчас некогда, а деньги мне ни к чему. Да и с какой стати? Я не настоятель собора и не актриса.

– Нет, но ты в курсе всех новостей. Деньги можешь отдать мне, если уж такой щедрый. Слушай, ты ведь наверняка всю подноготную знаешь! Этот твой приятель из Скотленд-Ярда словно в рот воды набрал. Мне нужно раздобыть хоть что-нибудь до ареста, а после того – это уж, что называется, сущий позор! А ты ведь к девице подбираешься? Расскажешь, что знаешь?

– Да нет, я сюда пришел только взглянуть на нее, а мисс Дорланд так и не появилась. Слушай, а может, ты и раскопаешь для меня ее темное прошлое? Рашворты наверняка что-то о ней знают, пари держу. Она вроде как живописью занималась или что-то в этом роде. Как тебе эта зацепка?

Харди просиял.

– Уоффлз Ньютон наверняка что-нибудь да знает, – предположил он. – Поглядим, не удастся ли чего выведать. Спасибо тебе преогромное, приятель. О, идея! На последней странице можно будет тиснуть ее картинку-другую. Почтенная старая леди, похоже, отличалась изрядной эксцентричностью. Странное завещание, что и говорить!

– О, насчет этого могу просветить, – отозвался Уимзи. – Я думал, ты и так знаешь.

Он пересказал Харди историю леди Дормер – в том же самом виде, как услышал ее от Мерблза. Журналист прямо-таки возликовал.

– Потрясный материал! – одобрил он. – Просто класс! И романтическая любовь есть, и все что угодно! «Дейли йелл» на этой сенсации хороший куш сорвет! Прости, бегу звонить, а то еще кто-нибудь другой перехватит. Ты уж никому больше не рассказывай, ладно?

– То же самое можно узнать и от Роберта, и от Джорджа Фентимана, – предостерег Уимзи.

– А вот и нет! – с чувством возразил Сэлком Харди. – Нынче утром Роберт Фентиман старику Бартону из «Бэннера» так по зубам въехал, что бедняга отправился прямиком к дантисту. Что до Джорджа, он забился в «Беллону», а туда чужих не пускают. Так что с этой стороны я застрахован. Спасибо еще раз. Если тебе что понадобится, за мной не заржавеет, вот увидишь. Пока!

Газетчик исчез. А на локоть Питера легла изящная ручка.

– Вы меня коварно бросили, – пожаловалась Марджори Фелпс. – И еще я адски проголодалась. Просто-таки сил не жалея добывала для вас информацию!

– Чертовски благородно с вашей стороны. Послушайте: пойдемте посидим в зале, там тише. А я стяну для нас какой-нибудь еды.

Лорд Питер прихватил изрядное количество затейливых пирожков с начинкой, четыре петифура, сомнительного вида крюшон из красного вина и кофе, а заодно, стоило официанту отвернуться, похитил и поднос.

– Благодарствую, – проговорила Марджори. – За то, что я побеседовала с Наоми Рашворт, я и не такое заслужила. Терпеть не могу эту девчонку. Вечно она намекает на всякие гадости.

– Какие именно гадости?

– Ну, спросила я про Анну Дорланд. А Наоми говорит, она, дескать, не придет. А я говорю: «Ох, да почему же?» А Наоми говорит: «Она говорит, что неважно себя чувствует».

– Кто-кто говорит?

– Наоми Рашворт говорит, что Анна Дорланд не придет, потому что, говорит, неважно чувствует. Но, разумеется, говорит она, это всего лишь предлог!

– Кто-кто говорит?

– Да Наоми же! Я ведь так и говорю, нет? Вот она и говорит, да, дескать, думаю, что сейчас Анне Дорланд не очень хочется честным людям на глаза показываться. А я говорю: «Да? Мне казалось, вас водой не разольешь». А она в ответ: «Ну, конечно, но кто же станет отрицать, что Анна всегда была слегка ненормальная?» А я говорю, что впервые об этом слышу. А она глянула на меня этак стервозно и говорит: «Ну, как же, а Эмброз Ледбери? Но тебе в ту пору, разумеется, не до того было, верно?» Вот мерзавка! Это она про Комского. Сама-то хороша: так и вешается на шею этому Пенберти!

– Простите, кажется, я слегка запутался.

– Ну, мне тогда изрядно приглянулся Комский. Я даже почти пообещала переехать к нему, но тут прознала, что три последние любовницы от него сбежали. Я и подумала: ежели мужчину постоянно бросают, верно, с ним что-то не то. А впоследствии выяснилось, что Комский – ужасный грубиян, а эта его трогательная повадка заблудившейся собачонки – сплошное притворство. Так что я дешево отделалась. И все-таки, ежели уж Наоми целый год так и ходила хвостом за доктором Пенберти и так и ела его скорбными глазами проштрафившейся спаниельки, не вижу, с какой стати ей козырять передо мною Комским. А что до Эмброза Ледбери, да в нем любая могла ошибиться!

– Кто таков Эмброз Ледбери?

– О, Ледбери снимал студию над Болтеровскими конюшнями. Что в нем привлекало – так это первобытная, властная сила и презрение к мирским условностям, тем он, собственно, и брал. Весь из себя такой грубый, ходил в домотканой дерюге, писал этаких мускулистых дикарей в спальнях, но чувство цвета у него было просто потрясающее. Что называется, художник от бога, так что ему и впрямь многое прощалось, но при этом он еще и профессиональный сердцеед. Как сграбастает женщину, как стиснет в медвежьих объятиях – ну, какая тут устоит? И при этом – абсолютно неразборчив. Привычка, сами понимаете: сегодня одна интрижка, завтра другая. Но Анна Дорланд, видите ли, совсем потеряла голову. Попыталась перейти на этот грубоватый, аляпистый стиль, но не преуспела: чувства цвета у нее ни малейшего, так что на недостатки техники при всем желании сквозь пальцы не посмотришь.

– А мне казалось, вы говорили, что Анна Дорланд