– ня…

Вокруг темно и тревожно.

– …еня…

Какой-то знакомый звук мешает. Не могу провалиться в забытье. Хмурюсь и поворачиваюсь.

– Сеня! – громко, словно хлопок, врывается в мозг голос Лёньки.

Распахиваю глаза, всматриваясь в его перепуганное лицо, освещаемое луной через открытое окно. Сверху свешивается Тёмка и тоже выглядит встревоженно.

– Что? – сипло шепчу я, потирая горло.

– Ты во сне плачешь.

– Чего? – сонно щурюсь.

– Сам посмотри, – Лёнька достает телефон и щурится от яркого света. Убавляет яркость и поворачивает ко мне экран.

Я вижу себя с покрасневшими глазами и поблескивающими дорожками от слез на щеках. Растираю влагу руками и качаю головой.

– Кошмар приснился.

– Тебе уже лучше? – Лёнька склоняется и касается моего плеча. – Хочешь, рядом посидим?

– Могу тебе сказочку почитать, – издевается Тёмка, но в его голосе слышно беспокойство.

– Не надо. Спасибо, ребят. Правда. Пойду лицо ополосну и лягу.

Вылезаю из кровати, выхожу на улицу и иду к умывальнику. Уже холодно, тело пробирает дрожь, а я еще забыл влезть в резиновые тапки. Все равно! Омываю лицо, содрогаясь, и трясу головой, чтобы так его подсушить. Полотенце тоже не взял. Сажусь на крыльце дома и смотрю на огромную луну. Вот уж кто точно беззаботный. Светит себе по ночам и ни о ком не думает. Еще умеет прятаться за облаками, когда ей это нужно.

Когда возвращаюсь в комнату, Тёмка уже посапывает, а Лёня шепотом интересуется:

– Как ты себя чувствуешь?

– Все нормально, спи.

Ложусь под одеяло и поворачиваюсь спиной к Лёньке. Сон больше не идет, а слезы только сильнее щиплют глаза.

«Что с нами будет?» – спрашивает меня голос Зори, а я не знаю, что ответить на этот вопрос.

Я уеду домой, а она останется здесь. Вот и все, что с нами будет.

20

Когда лежать без сна становится невыносимо, забираюсь с блокнотом под одеяло и включаю фонарик на телефоне. Записываю грустные мысли о предстоящем расставании. Если бы Зоря не сказала, я бы не думал об этом до последнего. А теперь так больно и тоскливо, словно уже сегодня мы разойдемся навсегда.

А вдруг она больше не захочет со мной разговаривать? Вдруг вчерашний разговор – это точка в наших отношениях? И дедушка тоже говорил, что первая любовь не всегда бывает долгой…

Грусть сменяется пустотой, и я вожу ручкой по бумаге, записываю слова, складываю в рассказ, на который у меня нет ни плана, ни задумки. Вдруг в блокноте появляется слово «полупоцелуй». Оно заставляет меня встрепенуться и замереть. Откладываю ручку на кровать и стараюсь достать фотографии из кармана как можно тише, чтобы не разбудить ребят шуршанием. Перекладываю одну полоску снимков за другой, пока не дохожу до той, где запечатлен наш нелепый полупоцелуй с Зорей. Долго смотрю на него, а потом вытираю глаза рукавом, убирая непрошеные подступившие слезы.

Не хочу, чтобы все закончилось нашей ссорой. Я хочу поговорить с ней.

Беру телефон и пишу Зоре сообщения одно за другим:

Я: Зорь, ты спишь?

Я: Давай поговорим

Я: Пожалуйста, не сердись…

Она не отвечает. Ее даже нет в сети. Наверное, спит, пока я тут мучаюсь…

Откладываю телефон и снова смотрю на фото. Оттягиваю его от клейкого слоя и леплю на внутреннюю сторону обложки блокнота. Теперь наш первый полупоцелуй всегда будет рядом. И другие милые снимки тоже. Забавные я клею на обложку блокнота. Пусть все видят, как нам было весело с Зорей!

Чтобы разбавить романтику, выбираю несколько снимков, где мы вчетвером. Друзьям не будет обидно, а я подчеркну, что они тоже важны для меня.

Когда у соседей кричит петух, кладу блокнот под подушку, выключаю на телефоне фонарик и выбираюсь из комнаты. В кухне встречаю дедушку, который ест тосты с маслом.

– Ты рано сегодня, – замечает он.

Я подхожу к нему и достаю хлеб из пакета, криво и неумело нарезаю его, сосредоточенно хмурясь, а потом вкладываю два ломтика в тостер. Дедушка следит за мной, ничего не говоря. Пока тосты жарятся, я вздыхаю и смотрю на деда.

– Дедуль, а вы с бабушкой ругаетесь?

– Ругаемся? Нет, не назвал бы это руганью. Так, ворчим иногда друг на друга.

– Подскажи, как помириться с девочкой?

– Хм, дай-ка подумать, – он откусывает кусок тоста и жует. Потом говорит: – В нежном возрасте многого придумывать не надо. Достаточно искренне извиниться. Можешь подарить цветы или шоколадку. Или и то, и другое.

– А если ни цветы, ни шоколадка, ни искренность не помогут?

– Тогда все будет зависеть от времени и самой девочки. Если она не захочет тебя простить, никогда не простит.

Внутри все сжимается. Кажется, тело холодеет на несколько градусов. Поежившись, достаю тосты и смазываю маслом. Красивые получились, а есть совсем не хочется…

– Такое в жизни случается. Иногда другие люди злятся на нас слишком сильно, чтобы простить. Могут не простить за всю жизнь, а могут оттаять годы спустя, когда мы уже построим другую жизнь без них. Знаешь, что самое важное в такой ситуации?

– Оставаться человеком? – неуверенно предполагаю я.

– Не без этого. Самое важное сказать или сделать то, что ты считал должным. Чтобы не осталось мучительных сожалений, которые будут ныть вот здесь, – дед касается груди, за которой бьется сердце. – Некоторых людей из жизни придется отпустить, как бы больно нам ни было.

От его слов становится горько. В конце лета я уеду. Значит ли это, что мне придется отпустить Зорю? И что следующим летом она не будет гулять со мной за руку и целоваться в щеки?

– Спасибо, – я беру тарелку с тостами и долго смотрю на нее. – Возьми еще тостов, дедуль. Я пока не хочу…

* * *

Зоря прочла мои сообщения и ничего не ответила. Можно весь день сидеть и унывать, а можно дойти до ее дома. Одевшись, я отправляюсь к ней. Пусть сейчас рано, я дождусь, пока она проснется, и поговорю с ней. Я чувствую, что должен это сделать, как и говорил дедушка.