появление в окне, но вида, что заметил Светлану, старался не подавать.

— Приветик, летчик Калташкин, — весело сказала она, — никак, победу в воздухе куете на земле?..

Я пробормотал что-то невнятное — мол, не вижу ничего смешного, попытался полностью переключить внимание на тренировку. Но сосредоточиться было трудно: мешал взгляд Светы, который я продолжал ощущать на себе. Знал, что за мной внимательно наблюдает и Пал Палыч и мое нерешительное топтание в конце концов взорвет комэска.

Так оно и случилось. Я услышал сверху его недовольный голос:

— Это не занятие, товарищ лейтенант! Сплошные зевки. Плохо спали или тепловой удар начинается?.. Заканчивайте! — Пал Палыч с силой захлопнул фрамугу, давая понять, что я свободен.

Светлана тоже поспешно принялась закрывать створки окна, будто ученица, нашкодившая, но всем видом показывающая, что к происшедшему не имеет никакого отношения. Настроение мое вконец испортилось — вот ведь день невезучий!

Я поплелся было к эскадрильской стоянке, но услышал:

— Петр, погоди!

Светлана выскочила из здания и побежала за мной. Я остановился.

Она подлетела и с ходу выпалила:

— Прости, это я во всем виновата.

Она вдруг привстала на носки и, дотянувшись губами до моей щеки, чмокнула. Потом смутилась, развернулась и пулей устремилась назад. Хлопнув дверью, скрылась, будто и не было всего этого.

Я растерянно озирался по сторонам.

«Что это с ней?.. — сильно билось сердце. — Ведь недотрога! Ну станцевал с ней несколько танцев «на расстоянии». Дважды позволила после них проводить себя».

Приземлился Венька Болотов. Я знал, что его полет значится последним в плановой таблице. Сейчас аэродром затихнет. Руля мимо меня, шагающего на стоянку, Венька показал большой палец: мол, ажур, дружище. За остеклением фонаря промелькнуло его довольное, улыбающееся лицо. Я тоже поднял руку с оттопыренным пальцем вслед пробежавшему по «рулежке» самолету. День почему-то теперь не казался смазанным неудачами.

«Ну случилась ошибка — с кем не бывает! Ведь умный человек сказал: «Не ошибается тот, кто ничего не делает», — рассуждал я, благодушно настраиваясь. — Ничего, Пал Палыч еще узнает, на что Калташкин способен. А то ишь, в пехоту, говорит… Рожденный летать — будет летать!.. А Светлана славная. Скорей бы неделя кончилась. Назначу свидание и признаюсь ей в своих чувствах!»

Тут я увидел Игната Кравченко. Он уже зачехлил самолет и скосил глаза в мою сторону, протирая ветошью свои чумазые руки. Что-то кольнуло у меня под ложечкой. Все же надо было сказать после посадки Игнату не те слова, надо было не пыжиться, а объясниться по-человечески…

Все последующие дни я летал на спарке. Пал Палыч решил сам «прокатать» меня. После первых полетов вылезал из самолета хмурым, на мой вопрос: «Разрешите получить замечания?» — бросал коротко:

— Внимательность вырабатывайте, Калташкин! Об остальном потолкуем на разборе.

Я тоскливо глядел, как вонзаются в небо на моей машине товарищи: умел Пал Палыч использовать самолетный парк на всю катушку. И на совесть отрабатывал внимательность на площадке для занятий «пеший — по-летному».

Видя мое усердие, Пал Палыч теплел. В четверг он объявил:

— Завтра, Калташкин, полетите самостоятельно.

Наконец-то!..

Утро выдалось сумрачное. Солнце закрыла лиловая туча. Громыхало. Как всегда, первым взлетел Пал Палыч. Мы с надеждой ожидали возвращения разведчика: а вдруг гроза пройдет стороной — тогда полеты начнутся в срок.

Вернулся из полета Сливов, ничего утешительного не сказал. Придется ждать, пока туча соизволит проплыть мимо. А может, ветер изменит направление?

Вот он засвистел, понес пыль по рыже-зеленому полю, через которое уложена бетонка. В поклоне изогнулись березки. Потемнело. Лишь только вбежали в палатку, как заколотили по ней крупные капли.

…Наверное, никогда я не торопился так к самолету, никогда не подгоняло меня такое сильное желание поскорее взлететь. Бетонка и травяной ковер вокруг нее, умытые дождем, искрились на солнце тысячами бисеринок. Небо, пока еще бледное, источало какую-то особенную нежность и доброту.

Дышалось легко, воздух пьянил озоном. Это вызывало во мне острую жажду действия, борьбы. Тем более что после переживаний, «провозных» Пал Палыча, шутливых подначек друзей, обогнавших меня по программе, я наконец-то опять шел в полет самостоятельно!..

И тут, на тебе, доклад Игната Кравченко, буквально вышибший меня из седла:

— Самолет к полету не готов!

— Что-о?! — Моему изумлению не было предела. Оно сразу же сменилось злостью и нетерпением: — Какого же лешего чешетесь, товарищ лейтенант! Разве мало времени на подготовку было?..

— Только что обнаружили, — перебил меня Кравченко. — Вот смотрите…

Я никак не мог понять, не хотел верить, что едва заметный волосок на лопатке турбины не что иное, как трещинка. Но откуда ей взяться? Ну понимаю, камешек там какой в сопло засосет, песчинку крупную — и то можно почувствовать. Не говоря уже о том, если птица: тут так тряхнет — движок размолотит запросто. Но накануне на самолете летали вовсю, все было в норме, никаких отклонений!

«Может, это и не трещина, — с надеждой подумал я, — а просто световой обман? Ведь просматривается только с одного положения. Будь они неладны, разыгравшиеся после грозы лучи. Ишь как струятся от светила! Конечно, наверняка обман зрения! — убеждал я себя. — Но как убедить в этом техника?! Игната на мякине не проведешь. И достаточно ему сейчас доложить на командный пункт инженера — машину тут же с полетов снимут до выяснения. А значит, сидеть тебе тогда, Калташкин, на травке, загорать, пока другие будут занимать места в первой шеренге пилотов…»

— Ну и глазастый же ты, Игнат, — издалека дружески начал я разговор с Кравченко, отбросив начисто официальное «вы» в надежде, что только так можно договориться с техником.

— Не мне, а Жницкину надо баллы начислять за безопасность полетов, — кивнул Кравченко в сторону механика. — Он углядел, можно сказать, в самый последний момент.

— Вот оно как! — искренне удивился я и смерил взглядом стоящего в сторонке белобрысого тихоню-ефрейтора.

Он понял, что речь зашла о нем, и явно смутился.

«Как девица красная, а все туда же — сует нос, куда не следовало бы», — с неприязнью подумал я о нем, чертыхнувшись с досады.

Меня поджимало время, вот-вот могли объявить: «Запуск!», и тогда уж что-то обязательно надо докладывать. Я сказал Игнату прямо, без обиняков:

— Ерунда все это. Наплевать и забыть — нет никакой трещины!

— Не понял?!

— Это всего-навсего обман зрения. Готовьте самолет к запуску! — строго-официально отрубил я и поставил ногу на стремянку, чтобы взобраться в кабину. Но Кравченко остановил.

— Не подумаю, — резанул меня его спокойный басок.

— Это приказ! — Я стал закипать. — Только попробуй его не выполнить!

— А случится что — меня швабрить начнут… Да и не в этом дело. Самолет угробишь! Себя… — Игнат с сожалением покачал головой: — Нет, я пошел докладывать.