– Мадемуазель, я плохо себе представляю нашу потенциальную прогулку. Если завтра будет такая же погода, предлагаю покататься с водителем.

– Нет.

– Что значит «нет»?

– По Парижу нужно гулять пешком. Иначе его просто невозможно прочувствовать по-настоящему. Если я провожу экскурсию, пожалуйста, давайте сделаем хоть раз так, как я хочу. Я не ставлю условий. С вами это бесполезно. Готова поспорить, что завтра будет отличная погода.

– Откуда такая уверенность?

– Убедили. Мадемуазель, это было самое лучшее и в то же время худшее исполнение «Sous le ciel de Paris» в моей жизни. Вы всегда так потрясающе… ужасно поете?

– Нет, что вы! Только что состоялся мой триумф. Обычно все гораздо хуже.

– Вам так нравится эта песня?

– Очень.

– Тогда дайте мне минуту, – попросил он, исчезая в глубине номера. – К «Fouquet’s» мы все равно уже не успеваем. Нам бронировали там столик, но они закроются ровно через пятнадцать минут.

– Ну и ладно. Я всегда считала, что там необоснованно дорого. Кстати, о легендарных парижских ресторанах вы тоже неплохо осведомлены. – Я пыталась его подловить, но моя попытка увенчалась полным провалом.

– Ремарк качественно описал этот ресторан в одном из своих романов, – сказал Дженнаро, подсоединяя телефон к специальным колонкам, расположенным на секретере.

– То есть «Fouquet’s» вам знаком благодаря Ремарку?

Я не верила ни единому его слову.

– Исключительно благодаря ему. Неужели не помните: «После войны встретимся в ресторане «Фуке». – «С какой стороны? Со стороны Елисейских Полей или авеню Георга Пятого?»

– «Авеню Георга Пятого, – продолжила я. – Какие же мы с тобой идиоты! Пара сопливо-героических идиотов. Прощай».

– Брависсимо, мадемуазель! В чьем исполнении вы предпочитаете «Sous le сiel de Paris»? Кроме вашего собственного, разумеется.

– В классическом, – рассмеялась я. – Эдит Пиаф вполне подойдет.

Когда комнату оглушили звуки французского аккордеона и раскатистое «r» Эдит Пиаф прокатилось по коже приятным ознобом, мой друг вернулся на террасу с бутылкой винтажного шампанского и парочкой тонких бокалов.

– Так мы Париж не посмотрим, – охарактеризовала я его эффектное появление.

– Мадемуазель, что за пессимизм? Париж перед нами как на ладони. – Он протянул мне ювелирно наполненный бокал. – Рассказывайте.

– Что рассказывать?

– Перед нами одна широкая улица, шпиль собора и целых две башни. Просвятите меня наконец.

– Ладно… Что вы… что вы делаете? – поинтересовалась я, когда дистанция сократилась до минимума и он аккуратно начал раскачивать меня в такт музыки.

– Вы не умеете танцевать и вести экскурсию одновременно?

Горячее дыхание обожгло шею и пустило по телу мощнейший разряд.

– Я… я никогда не пробовала. Будем танцевать прямо здесь? – я говорила первое, что пришло в голову, потому что мои мысли напоминали хаотично разбросанные по полю мины.

– У нас в запасе приблизительно сто двадцать квадратных метров и две террасы. Что вы так дрожите? Вам холодно? И что это за ужасная башня вдалеке? – издевался он.

– Нет, мне жарко… Не знаю… мне все равно. Это башня Монпарнас. – Я не могла видеть его лица, но кожей чувствовала, что он улыбается в то время, как Эдит Пиаф готовилась к очередному надрывному припеву. – Она… она считается одним из самых уродливых небоскребов мира. Парижане ненавидели ее столь же яростно, как в свое время la tour Eiffel. Высота башни составляет двести десять метров. Когда Мопассан шутил, что лучшее место в Париже – это Эйфелева башня, потому что, находясь на ней, ты не видишь это железное чудище, он и предположить не мог, что в 1973 году в черте города появится жуткий пятидесятидевятиэтажный небоскреб.

– А улица?

Его губы словно по ошибке постоянно трогали мои волосы.

– Где? – почти застонала я и рассмеялась из-за нелепости собственного вопроса.

– Под нами, мадемуазель, под нами. Вы всегда так учащенно дышите, когда танцуете с мужчинами?

– Обычно я с ними не танцую, – еле выговорила я сквозь рваное дыхание. – Авеню… Авеню Георга Пятого… названа в честь британского монарха, который оказывал весомую поддержку Франции во время Первой мировой войны. Семьсот тридцать метров в длину и, кажется, сорок в ширину. Какая же длинная и широкая улица…

– Мадемуазель…

Смех Дженнаро меня будоражил и немножечко ранил.

– Авеню заканчивается девяносто девятым домом на Елисейских Полях и представляет собой западную часть золотого парижского треугольника – улиц Champs-Elysees, George V и Montaigne. Что касается собора, к которому я сейчас спиной, а вы – лицом – это Cathedrale Americaine de Paris.

– Вы, безусловно, самая красивая танцующая энциклопедия в мире…

– Прекратите меня дразнить… Пожалуйста…

– Это мне говорит девушка, всю одежду которой составляют туфли и спадающий махровый халат? Meeeerrrrrd. Мадемуазель, идите к себе в номер и оденьтесь, иначе… – Он недоговорил, быстрым движением увеличив дистанцию между нами.

– Иначе что?..

– Иначе большой соблазн победит здравый смысл, и быстро тающая граница нашей милой дружбы окончательно исчезнет прямо на этом полу.

– А в чем, по-вашему, здравый смысл? – Мой голос прозвучал резче, чем хотелось бы.

– Здравый смысл в том, чтобы подумать о последствиях. Для вас. Я слишком уважительно к вам отношусь для того, чтобы обидеть или причинить боль. По-другому у меня не получается и не получится. Такой я человек.

– А что, если мне плевать на последствия?

– Это сейчас плевать, потому что вы – эмоциональный ребенок.

– Ребенок… То есть вы воспринимаете меня, как ребенка?

– Не совсем так. И именно поэтому идите к себе и оденьтесь. В противном случае ужинать мы будет турецким кебабом в ночных забегаловках.

– Не пойду.

– Я, кажется, вам говорил, что не люблю, когда мне ставят условия? Или у вас короткая память?