В первые дни после рождения дочери Нино забросил свои бесконечные дела и всячески демонстрировал мне, как много я для него значу. Помрачнел он, лишь когда узнал, что я не хочу крестить ребенка.

– Детей положено крестить.

– Альбертино с Лидией крещеные?

– Конечно.

Несмотря на весь свой показной антиклерикализм, крещение он почему-то считал обязательным. Мы оба пришли в замешательство: я еще со времен учебы в лицее думала, что он неверующий, а он после моей стычки с преподавателем богословия, наоборот, был уверен, что я верующая.

– И все же, – нерешительно сказал он, – детей надо крестить, не важно, веришь ты или нет.

– Какой тогда в этом смысл?

– Дело не в смысле, а в чувствах.

– Позволь уж мне быть последовательной, – сказала я. – Я не крестила ни Деде, ни Эльзу, и Иммаколату тоже крестить не буду – сами решат, когда вырастут, нужно им это или нет.

Он задумался на мгновение и рассмеялся:

– Ладно. Просто я хотел устроить праздник.

– Праздник мы и так устроим.

Я обещала, что организую что-нибудь для его друзей. В первые часы жизни нашей дочери я внимательно наблюдала за ним, ловя у него на лице выражение досады или согласия. Я была счастлива, но в то же время растеряна. Он ли это? Точно ли это тот мужчина, которого я любила? Или это незнакомец, которому я приписывала черты, не имевшие к нему никакого отношения?

Никто из родственников и знакомых по кварталу ни разу не навестил нас в клинике. «Может быть, для них тоже надо устроить вечеринку?» – размышляла я, вернувшись домой. Я так старалась отгородиться от своих корней, что до сих пор не приглашала к себе на виа Тассо никого из друзей детства, хотя переехала уже давно. Теперь я жалела об этом. Желание обособиться представлялось мне пережитком самого нестабильного периода моей жизни, признаком моей незрелости. Эта мысль крутилась у меня в голове, когда зазвонил телефон.

– Мы к тебе идем, – услышала я голос Лилы.

– Кто мы?

– Мы с твоей матерью.

На улице было холодно. На вершине Везувия лежал снег. Мне подумалось, что сейчас не лучшее время для похода в гости.

– В такой холод? Мне кажется, ей лучше не выходить из дома.

– Я ей говорила, но она меня не слушает.

– Я на днях собираю гостей в честь рождения дочки. Всех приглашу. Скажи ей, пусть немножко подождет. Скоро увидит свою внучку.

– Хочешь, сама ей скажи?

Я сдалась, но восторга не испытала: в самом деле, что за бесцеремонность! Я только что выписалась из роддома. Кормления, купания и прочее выматывали все силы, да и швы давали о себе знать. К тому же у меня сидел Нино.

Мать лишний раз расстроится – зачем мне это? И еще – я не хотела, чтобы она видела меня рядом с Лилой, пока я не приду в форму. Я намекала Нино, что ему лучше удалиться, но он меня не понял, напротив, обрадовался гостям.

Я побежала в ванную приводить себя в порядок. Вскоре раздался стук в дверь, и я пошла открывать. Мать я не видела десять дней. Контраст между ней и Лилой меня потряс. Лила, все еще совмещавшая в себе две жизни, была такая красивая, полная сил; моя мать – слабая, озябшая – держалась за ее руку, как за спасательный круг в штормовом море: если отпустит, пойдет ко дну. Я подхватила ее, подвела к креслу напротив окна и усадила. «Какой красивый залив!» – прошептала она и уставилась в балконное окно – подозреваю, чтобы не смотреть на Нино. Он истолковал ее слова по-своему и в своей привычной слащавой манере принялся объяснять ей, что означают туманные силуэты между морем и небом: «Смотрите, это Искья, а вон там Капри. Пойдемте, оттуда лучше видно, обопритесь на меня». Лиле он не сказал ни слова, даже не поздоровался.

– Быстро ты восстановилась, – сказала она мне.

– Устала немного, а так все нормально.

– Так и собираешься торчать здесь, наверху? Замучаешься, пока вскарабкаешься.

– Зато красиво.

– Эх.

– Ладно, пойдем покажу малышку.

– Выглядишь отлично! Даже не скажешь, что только что родила, – похвалила она меня, пока мы шли в комнату Иммаколаты. – И какие у тебя потрясающие волосы! Ой, а что это за цепочка?

– Нино подарил.

Я достала девочку из колыбели. Лила наклонилась, уткнулась носом ей в шейку, понюхала и сказала, что учуяла запах еще от дверей.

– Какой запах?

– Талька, молока, детского мыла и новой жизни.

– Тебе нравится?

– Конечно.

– Я думала, она крупнее будет. Учитывая, как я растолстела.

– Посмотрим, какой у меня будет.

Теперь она говорила о ребенке исключительно в мужском роде.

– Красивый и хороший.

Она машинально кивнула, как будто меня не слушала. Зато внимательно рассматривала девочку, трогая указательным пальцем то ее лобик, то ушко.

– Ну, если что, поменяемся, – пошутила она.

Я улыбнулась и понесла показывать дочку матери. Та стояла возле окна, повиснув на руке Нино и глядя на него снизу вверх с симпатией. Она даже улыбалась ему, словно снова чувствовала себя молоденькой девушкой.

– А вот и Иммаколата, – объявила я.

Она посмотрела Нино.

– Прекрасное имя! – с готовностью подтвердил он.

– Неправда, – проворчала мать. – Но вы можете звать ее просто Имма, так современнее.

Она отцепилась от Нино и протянула руки ко мне, прося дать ей подержать внучку. Я передала ей девочку, хотя и побаивалась, что ей не хватит сил не уронить ребенка.

– Мадонна! Какая красавица! – прошептала она. – А тебе нравится? – спросила она у Лилы.

Лила в растерянности смотрела ей под ноги.

– Да, – ответила она, даже не взглянув на ребенка. – Только вам лучше присесть.

Я тоже опустила глаза: из-под черного подола по ногам матери текла кровь.

Я инстинктивно выхватила у нее девочку. Мать поняла, что происходит: на лице у нее вспыхнули отвращение и стыд. Нино успел поймать ее за мгновение до того, как она потеряла сознание. «Мама, мама!» – закричала я. Нино легонько постукивал кончиками пальцев по ее щеке. Я растерялась, девочка расплакалась. «Она умирает, – думала я в ужасе. – Дождалась, увидела внучку, а теперь умирает».

– Звони в скорую, – приказала Лила.

Я пошла к телефону, но на полпути остановилась, подумав, что надо отдать ребенка Нино. Он даже не посмотрел в мою сторону и, обращаясь к Лиле, а не ко мне, сказал, что быстрее будет отвезти мать в больницу на машине. Я чувствовала, как сердце бьется прямо у горла. Девочка плакала. Мать пришла в себя и застонала. Сквозь слезы она повторяла, что ноги ее больше не будет в больнице, дергала меня за подол, жаловалась, что один раз ее туда уже упекли, просила не бросать ее умирать в одиночестве, дрожала и твердила, что хочет видеть, как растет внучка.