себя помню, моя мать постоянно беспокоилась из-за моего веса. Контролировала все, что я ела, взвешивала все с моего раннего детства и следила за тем, чтобы в еде были все необходимые питательные вещества. Она категорически запретила мне есть магазинное печенье и пекла его сама, чтобы контролировать количество углеводов, соли…

Однажды, еще в начальной школе, я попросила у матери разрешения обедать в столовой, потому что иногда там давали запрещенные продукты, десерты и почти без ограничения – хлеб. Все то, чего никогда не было дома. Так у меня возникла фиксация на том, что не позволяла есть мать, и после поступления в коллеж[58] я начала набирать вес. Объедалась булочками с шоколадом, которые покупала на переменах, если у меня появлялись карманные деньги, тратила их на сладости и газировку. В лицее[59] у меня началось расстройство пищевого поведения; я ела без остановки, хотелось наесться до отвала и забыть, что мать считает мое тело каким-то недоразумением и ежедневно напоминает мне об этом. За два года я набрала двадцать кило, и в девятнадцать лет весила уже девяносто пять.

Не знаю, чего именно я ожидала, но тут мне кажется, будто на зал сверху опускается свинцовая плита. Я ищу взгляд Элен, но она смотрит на Эмелин – та собирается взять слово.

– Я пережила почти то же самое, что и ты, но это началось позже, когда я поступила в коллеж. Я рано созрела: появилась грудь, начались месячные, и тело у меня изменилось. Я прибавила в весе, но не в росте. Мать злилась на меня, даже если ничего не говорила, даже если я не была в этом виновата; у меня даже было относительно нормальное питание, и я занималась спортом. Она злилась, потому что дочери у ее приятельниц были стройные и одевались лучше, чем я. Думаю, она меня стыдилась. Если я хотела надеть короткую юбку и футболку хотя бы с небольшим вырезом, она меня отговаривала. Одевала меня так, словно хотела ото всех спрятать. Вся моя одежда была широкая и бесформенная. Как и я сама.

– Моя мать взвешивалась каждый день, – начинает Роза, и, слушая их, я буквально задыхаюсь. – Отец объявил, что ему не нравятся толстые. Проблема была прежде всего в нем самом. Мать взвешивалась, и если видела, что прибавила хотя бы полкило, садилась на диету и голодала несколько дней. А я довольно долго была худой и жила в уверенности, что только это и есть норма. Отец часто мне говорил, что толстые ничего в жизни не добиваются, и в подростковом возрасте, когда он бросил мать, потому что у нее появился живот и она перестала быть для него желанной, я сказала себе, что не хочу закончить так же. Меня кидало от анорексии к булимии, а от нее к гиперфагии[60], и постепенно разнесло, хотя стремилась я совершенно к обратному. После этого отец перестал со мной разговаривать. Мать тоже набрала вес.

Следом за ней о своем опыте рассказывает Диана, и ее история не менее ужасна. В конце все взгляды обращаются на меня, но я только улыбаюсь, давая понять, что мне не хочется говорить. Фанни снова возвращается к своей истории, и мне кажется, что это не закончится никогда.

В горле першит, я откашливаюсь – такое ощущение, что я проглотила насекомое. Я кашляю снова и снова, но легче не становится.

– Марни, что с вами? – спрашивает Элен.

– Наверное, слюна попала не в то горло. Извините, мне надо выпить воды.

Но вместо того, чтобы взять бутылочку со стола, я выхожу из зала с сумкой через плечо и направляюсь в туалет, чтобы ополоснуть лицо. Все эти истории… Выслушивать их слишком тяжело. Не знаю почему, но мне становится не по себе: моя мать не причинила мне и четверти того, через что пришлось пройти этим женщинам.

А проблема, возможно, именно в этом. Я оказалась здесь, потому что у меня хоть и не дальновидная, но любящая мать (в этом я никогда не сомневалась), и, несмотря на свои собственные неврозы, она, в отличие от матерей этих женщин, никогда не пыталась третировать меня.

Я закрываю глаза и открываю их перед зеркалом. Вот я и оказалась лицом к лицу с самой собой.

– Что ты здесь делаешь? Настоящие проблемы не у тебя, а у них. Может, хватит жаловаться и наматывать сопли на кулак?

Опустив голову, я сжимаю переносицу. Я смешна.

– Вы к себе несправедливы…

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Передо мной стоит Элен.

– Ой, я не слышала, как вы вошли.

– Не извиняйтесь. Хотите об этом поговорить?

Да… Терапевт в ней никогда не спит.

Я смотрю ей за спину, вдаль – сеанса психотерапии в туалете у меня еще не было!

– По-моему, я ужасно эгоцентричная.

– Почему вы так думаете?

– Почему? Но это же очевидно. Девушка на тридцать кило больше меня приглашает меня в путешествие, чтобы помочь мне воспрянуть духом. Я еду в трагическом настроении, постоянно ною, а та, у которой есть все основания вести себя так же, меня утешает.

– Именно так вы видите свою поездку?

– Оглядываясь назад, да. Посудите сами: она не замужем, мечтает встретить кого-нибудь и создать семью, ей одиноко; а я в отношениях с мужчиной, который меня любит, но мучаюсь мыслями о том, что ожирение не даст мне родить ребенка. И все это я на нее вываливаю! Какая же я после этого подруга? А насчет женщин, которые сегодня делились опытом, то они пережили действительно ужасные вещи. А я – нет. Но я все-таки прихожу в эту группу. Да, думаю, я ничего не вижу дальше своего носа.

Взгляд Элен абсолютно серьезен.

– Какой гнев вы к себе испытываете… Нельзя измерить страдания людей линейкой. Когда вам больно, для вас важны только вы и никто другой, поэтому любые ваши сильные переживания совершенно нормальны. Сомнения делают вам честь, но ваше присутствие в этом зале также оправданно, как и у остальных. Так же оправданно, как и мое.

Это, безусловно, самое важное из всего сказанного, но я хмурюсь.

– Не хочу быть бестактной, но вы уже второй раз намекаете на то, что избыточный вес – и ваша проблема тоже. Вы так сказали и в начале дискуссии.

Она улыбается.

– Ладно, наверное, не стоит вести этот разговор в туалете. Если присоединиться к нам будет вам не под силу, предлагаю подождать меня в холле и можем пойти выпить кофе, если вы свободны.

– В таком случае я лучше подожду вас уже