отца. Это были женские и детские голоса, они звали: Юра, Юра, Юра. Я присмотрелась: нагрудный карман рубашки и карманы штанов до отказа были набиты деньгами. Звуки голосов становились ближе, громче, невыносимей, степь поднимала песок и беспокойно шевелила бежевую траву. Тело отца, до этого бывшее вдалеке от голосов и ветра, вдруг стало достижимо, и я увидела, как несколько десятков торопливых нервных рук потянулись к нему. Они хватали его за рубаху и тянули в разные стороны. Самые длинные из них тянулись к его карманам и горстями выгребали смятые купюры. Они хотели разорвать отца. Я пыталась остановить их. Мне было жалко его тела, над ним хотели надругаться, а он не мог этому противостоять. Я, напрягшись, старалась преодолеть дистанцию, чтобы прогнать злые руки, но сил не хватало, и тогда я закричала. Сначала тихо, как в подушку, потом голос преодолел толщу сна и вырвался уже в синей комнате. Я открыла глаза, в ушах эхом бродили крики из сна. В комнату вошла Илона, она спросила меня, все ли в порядке, я ответила, что приснился плохой сон. Она принесла мне стакан воды и заодно повесила на шкаф мое выглаженное с вечера черное льняное платье. Она сказала, что бабка попросила убрать его из коридора: она не могла выносить вид моего траурного платья.

На кладбище у гроба я смотрела, как другие подходят к телу отца и прощаются. По правилам ритуала все должно было быть иначе: сначала должны прощаться ближайшие родственники, а после них уже все остальные: дальние родственники, друзья и, наконец, коллеги. В жизни отца все складывалось таким образом, что на первом месте у него стояли друзья, которые были и его коллегами. Мать его за это презирала. Тем, кто попадался ему после рейса, первым доставались любые подарки. Узнав эту его черту, Илона встречала его после разгрузки. В противном случае до дома он мог донести только необходимую для жизни сумму. Однажды отец купил мне арбуз, а по дороге из гаража встретил своего старого знакомого. Узнав, что старый знакомый стал отцом, мой отец, заметив бедный вид этого старого знакомого, отдал ему арбуз для дочки. Когда он зашел домой, он уже и не помнил, что вез арбуз для меня, а я знала, что по дороге в Астрахань он заезжал на бахчу, и спросила его, где мой арбуз. Отец только развел руками. Мать беспомощно и зло говорила, что его дружки всегда ему дороже. После его смерти Федор взял на себя обязательства по заботе над бабкой. Он раз в месяц возил ее на кладбище и, когда шли овощи, снабжал картошкой, помидорами и баклажанами. Экономика безрассудной щедрости давала свои скромные плоды.

Когда все попрощались с отцом, ко мне подошел Федор. Он взял меня за предплечье и тихо сказал, что мне тоже нужно попрощаться. Я медленно подошла к фиолетовому гробу на свежесрубленных козлах и посмотрела на землистое лицо мертвого отца. Мелкие холодные капли дождя падали мне на лицо, они были похожи на железную стружку. Я уже видела его мертвый профиль, когда мы ехали на кладбище. Меня усадили в катафалк, которым был обыкновенный фургон с перекроенным салоном: все сиденья, кроме тех, что по периметру, были сняты, а посередине похоронное агентство установило деревянный лафет, обитый листовым железом. В машине стоял смрад. По ноге отца быстро скользила черная блестящая муха, Илона согнала ее, и муха начала летать под потолком и жужжать. Когда катафалк взобрался на мост, бабка завопила, что по этому мосту Юра ездил в рейс. Теперь, стенала она, он едет в свой последний рейс.

Я слушала плач Илоны и бабкин стон, думая: странное дело, пока я не оказалась рядом с мертвым отцом, я чувствовала тяжелую муку утраты. А теперь он лежал передо мной, но я ничего не чувствую. Я рассматривала фактуру мертвой кожи, неестественной формы растянутые сероватые губы. Визажистки в морге нарисовали на лице отца темные размашистые брови, и теперь он походил на татарского хана. Бумажная рубашка персикового цвета вздымалась между лацканами дешевого пиджака с металлическим отливом. Я вдруг обратила внимание на то, какие большие у отца были руки, я никогда не замечала этого. Все мое внимание было занято рассматриванием похоронной бутафории. Не было чувства горя, было чувство обиды. Мне было обидно, что все убранство похоже на одноразовые безделушки из киоска «Союзпечать». Между белыми складками внутренней стороны гроба я рассмотрела скобу степлера, a протянув руку и раздвинув ткань, увидела, что синтетический бархат и белый атлас неаккуратно прибиты к деревянной доске. На ощупь гроб был твердым ящиком. Я не понимала, почему Илона и бабка все время держатся за гроб так, словно это рука отца или что-то живое, за что есть смысл держаться. Пощупав гроб, я убрала руку на колени и почувствовала, какая теплая у меня нога. Это и есть быть живой, а когда ты умираешь, ты становишься пустой холодной вещью.

Федор провел меня между стоящими людьми к гробу отца. Теперь я посмотрела на его мертвое лицо сверху: впавшие глаза казались совсем маленькими, волосы едва успели отрасти после бритья под ноль. Воздух пах открытой землей, капли мелкого дождя падали на лицо и рубашку. Федор тихо сказал, что я могу поцеловать отца в лоб, и я, задержав дыхание, наклонилась и прикоснулась губами к венчику из папиросной бумаги. Наклоняясь, я успела рассмотреть силуэт Иисуса Христа и Богородицы, которые были грубо пропечатаны черной краской. Поднимая голову из темноты последнего поцелуя, я заметила белоснежное нутро крышки гроба: как только я успела поднять голову, гроб тут же закрыли и начали заколачивать. Белое степное небо быстро забирало эхо глухих ударов молотков. Женщины тихо взвывали после каждого удара. Я бросила горсть земли и отошла. Присев на корточки в десятке метров от отцовской могилы, я заправила между ляжками полы своего платья и закурила. Сыпал дождь, и степь была распахнутой и неприглядной.

Могильщики работали быстро. Жены дальнобойщиков постелили на стол у соседней могилы клеенку и разложили на ней нарезанные пироги, огурцы с помидорами, поставили несколько бутылок водки. Люди по четверо подходили к столу и выпивали, a женщины, разлив водку одним, звали других. Идите поминать, кричали они. Я тоже подошла и выпила водки. Мне налили в маленький пластиковый стаканчик, и я закусила ее кисловатым маринованным огурцом, на ломтик которого прицепилась и размякла крупная крошка от пирога. Налив всем по одной, женщины налили и могильщикам, чтобы они тоже выпили. После первых поминок Федор нас заторопил: работа