— О, Сочи!.. — уважительно, желая потрафить отзывчивой кассирше, повторила я, косясь на последний бутерброд. Но им Ольга Михайловна не пожертвовала. Она заняла меня бесконечно нудным рассказом про то, как бережно хранила деньги в Сочи: лишнего чебурека себе съесть не позволяла, жила в развалюхе далеко от моря.

Я слушала и одобрительно кивала, хотя не понимала прелести подобного аскетизма. Как только Ольга Михайловна закончила свое нравоучительное повествование, я обрадовалась и ринулась к двери, успев выкрикнуть:

— Спасибо вам. Кстати, кто не рискует, тот не выигрывает! С меня — шампанское!

…От троллейбусной остановки до больницы я мчалась как угорелая. В ушах свистел ветер, но и сквозь ветер в голове гремели реплики, слышанные от Димыча: «Надеюсь, ты не проболталась, что видела жену Крымова в доме Ярцевых?!», «Забудь это имя, если не хочешь стать следующей жертвой!..» Ну конечно, они заодно: Андрей, Димыч, Гриня, Маркел, Красновы! Всем хочется урвать свой куш от никелевого капитала, ради чего всего — навсего требуется разделаться с Сашей, со мной и с Кириллом — с соучастниками и невольными свидетелями грехопадения Аллы!

— В какой палате лежит Александр Анисимов? — налетела я на медсестру, дежурившую на посту хирургического отделения.

— У нас сейчас тихий час, к нему нельзя, — попробовала она остановить меня.

Как бы не так! Я была способна смести и более серьезную преграду: деревянный забор, оловянный заслон, стекло и бетонную стену! Я побежала по коридору, распахивая настежь все попадавшиеся на пути двери. Медсестра бежала следом, закрывая их за мной и вереща:

— Остановитесь, девушка, не хулиганьте! В седьмой палате ваш порезанный!

…Саша спал. Лицо бледненькое, синенькое, желто — зелененькое, но такое свойское, милое и родное, что я не удержалась и чмокнула его в щеку, обросшую русой щетиной.

— Санчо, я пришла, очнись!

— А? — открыл он затуманенные глаза, затрепетал белесыми ресницами.

Знаем мы эти штучки, проходили! Сначала в упор не узнает, потом лезет обниматься и называет невестой… Я сказала ему:

— Санька, раз ты выжил, значит, будешь жить теперь долго — долго.

— Юленция, — слабо отозвался он, — опять у тебя по моей милости неприятности… так хреново!

— Чего же ты, десантник, какому — то вшивому дворнику на нож прыгнул? — упрекнула я его.

— Да я сначала не открывал, — объяснил Анисимов, — разоспался, вставать было в лом. Думаю, у тебя ключ есть, а остальные пусть идут лесом… Но он упорный, падла, оказался. Звонил и звонил, сказал из — за двери, что ты попала в аварию, а когда я открыл, пшикнул в морду из газового баллончика. Ну я и вырубился. Дальше ничего не помню. Вроде опять уснул, и мне снилось, будто мы с тобой… это… ну… сексом занимаемся.

— Черт, — вознегодовала я. — Давай не будем о сексе. Ненавижу секс!

— Ладно, проехали… — согласился он.

Анисимов разговаривал с большим трудом: он казался слабее новорожденного мышонка, лягушки, неведомой зверушки, но я все — таки слово за слово вытянула из него подробности, которые он утаил. Оказывается, снимки Санчо «удачно слил» агентству, обещавшему перечислить гонорар на банковский счет. Фотографии опубликовали три издания, все — под разными подписями, а Санькин счет остался пустым.

— Пусть Крымов теперь с этими газетами и судится, а с меня взятки гладки, — рассуждал раненый папарацци, еле шевеля губами и щуря тусклые глаза.

Чувствовалось, что ему очень больно. Но мне уже было не до сострадания, я распсиховалась:

— Ты сам — то понимаешь, какой ты простофиля?! Лишился камеры, здоровья, денег! И ради чего?

— Кончай орать, Юленция, косяки у всех случаются, — покривился горемыка и попытался хорохориться: — Фигня — война, главное — маневры! Зато я тебя нашел…

— «Зато-о», — передразнила я. — А дальше что?

— Ну… — не находил он аргументов, только кряхтел.

— Дурень, ты по — прежнему хочешь на мне жениться?

— Неужели согласишься?

— А куда деваться? — чуть не всплакнула я. — Больше — то все равно никто не зовет.

Александр Анисимов совершенно успокоился: закрыл глаза и отъехал в безмятежный сон, причмокивая пересохшими, растрескавшимися губами. И мне полегчало, подумалось: как — нибудь прорвемся…

Дина Галеева — девушка из нашего офиса, татарка по национальности — однажды рассказала мне, что у мусульман есть особая молитва. Правоверные читают ее каждое утро, воздавая хвалу всемогущему Аллаху, пославшему им сон — брата смерти, а вслед за сном пославшему пробуждение — которое и есть воскрешение. А ведь это правильно: надо быть благодарными за то, что жизнь продолжается. Это я сейчас поняла, а тогда я — на одну шестнадцатую полька! — попросила списать слова мусульманской молитвы, зачарованная их магическим звучанием. Теперь, сидя у изголовья воскресшего Саши, я шептала: «Аль — хамду, ли-Лляхи аллязи ахйа — на…» Дальше я не помнила, просто повторяла одно и то же, вызывая изумление прикованной к койкам публики и проникаясь надеждой на милость Всевышнего.

Пока я молилась, я осознала: с ложью пора завязывать. Ложь, как алкоголь, в малых дозах безвредна — отравляться ею приятно и весело, а потом, когда загибаешься от похмелья, делается гнусно и стыдно… Пусть лицемерят олигархи и их жены: им любые игры сходят с рук. А нам, бедным, надо быть честными, по статусу положено…

В палату зашла медсестра с приборами для процедур. Она откинула с Саши одеяло, обнажила спеленутый бинтами живот, повернула фотографа на бок, как полено, протерла ваткой ягодицу и легким, натренированным шлепком всадила в мякоть иголку шприца. Александр даже не вздрогнул от укола — он крепко заснул.

— Как вы думаете, его состояние не ухудшилось? — встревожилась я.

— Нет, он в норме. — Девица с нежностью посмотрела на Санчо, укрыла его и, пощупав лоб, погладила по волосам. — Температурка держится, но как вы хотели? Ранения серьезные: пришлось удалить часть кишечника и желчный пузырь. Такой чудесный парень!.. Весь шитый — перешитый, а совсем не ноет, не жалуется. Едва пришел в сознание, как попросился из реанимации в общую палату, потому что не пожелал чувствовать себя инвалидом. Он обязательно выкарабкается! — пообещала медсестра. — Он — настоящий мужчина!

Я приняла трепетное отношение медсестры за свидетельство того, что Анисимов пользуется успехом у женского пола, и меня задело. Мне захотелось прогнать девушку, сказать ей: сделала дело — и гуляй смело, нечего охаживать чужих парней!.. Вместо этого я сухо уточнила:

— Вы колете Александру антибиотики?

— И антибиотики, и обезболивающие препараты, — мягким, воркующим голосом подтвердила девушка и выскользнула из палаты.

Отсутствовала она недолго — принесла для меня белый халат и уродливые тапочки без задников.