Дни складывались в недели. Мы привыкали друг к другу. Семейная жизнь текла размеренно и неспешно — рутина. Сбегая от мыслей, Ева с головой погрузилась в работу. Всё чаще и теперь не только по вечерам я находил её за столом, ломящимся от бумаг. До истории с Орденом я ввёл Еву в курс своих дел, исключительно пытаясь её развлечь и наладить отношения. На новом поприще она добилась успеха и нередко замещала того, чей обширный опыт измерялся миллионами лет. Я понял, что моя супруга амбициозна, раньше, чем она сама открыла в себе эту черту. Роль содержанки её не устраивала. Работая на износ, Ева не только пыталась забыться, но и доказать свою значимость. Вероятно, в Пустоши она ощущала себя комнатной собачкой. А может, ей было до безумия скучно.

Вернувшись из Ордена, Ева не открыла ни одной книги из тех, что я переводил и оставлял на тумбочке рядом с кроватью, ни разу не взяла в руки карандаш, хотя прежде рисовала часами. Она оборудовала себе уголок в библиотеке — два метра между стеллажами и окном — куда с моей помощью перетащила кресло и стол из пустующей комнаты напротив. Я предлагал для работы свой кабинет, но получил в ответ взгляд, от которого желание проявлять инициативу пропало.

Просыпаясь, Ева отправлялась в своё убежище, где сидела, закопавшись в отчёты, с завтрака до обеда, с обеда до ужина. Изредка я останавливался за стеллажом и наблюдал за ней через полку с книгами. Ева чувствовала моё присутствие, и рука, державшая перо, начинала дрожать. Девушка замирала и смотрела в точку перед собой, пока я не уходил, закрывая дверь с шумом — давая понять: комната опустела.

Разговаривали мы только за обеденным столом. Я заранее спускался в гостиную и прислушивался к шагам на лестнице. Искупительный путь высушил Еву до болезненной худобы, и, вернувшись домой, супруга к еде почти не притрагивалась. Пропали очаровательные щёчки, очертились скулы, лицо вытянулось. Я мог посчитать позвонки на её спине, и это тревожило. Изо дня в день я искушал Еву любимыми блюдами — бесполезно. Обеспокоенный, попытался надавить и понял, что ступил на зыбкую почву: в покорности Евы чувствовался надрыв — я не хотел ломать жену ещё больше.

Совместные обеды и ужины были мучительны, наполнены неловкими паузами. Я спрашивал — Ева отвечала. Я замолкал — воцарялась тишина. Ева смотрела на часы. Я пил вино, вкуса которого не ощущал, чтобы оправдать своё присутствие за столом. Спустя положенные тридцать минут супруга прятала часы в карман, благодарила за нетронутую еду и шла к лестнице. Наблюдая за ней, удаляющейся, я испытывал и досаду, и облегчение. И ждал следующую возможность побыть вдвоём.

Но сильнее я ждал «ночей». После ужина прислушивался к шорохам наверху. Пока перо скрипело по бумаге, я метался из угла в угол, кусая губы от нетерпения. Как я её хотел! Замирал, слыша, как отодвигается от стола кресло, как деревянные ножки скользят по полу. Шуршали бумаги: Ева раскладывала документы по стопкам. Раздавались шаги. Скрипели двери. Я считал удары сердца и после двадцатого взлетал по лестнице.

* * *

— Тише, тише, — сидя на кровати, я прижимал Еву к груди и, утешая, гладил по голове. Сколько раз я будил её от кошмаров во время путешествия по Европе — в отелях Италии, Испании, Венеции, Чехии. Она кричала во сне, через ночь плакала. Металась по постели. Царапалась, когда её пытались разбудить. Продолжала отбиваться с открытыми глазами, видя перед собой призраков прошлого. Постепенно её взгляд становился осмысленным, фокусировался на мне, в темноте любимая ощупывала моё лицо дрожащими пальцами — лоб, нос, скулы — хотя никогда не прикасалась при свете дня.

Порой она успокаивалась быстро и отстранялась, давая понять, что не нуждается в утешении. Но чаще опускала голову мне на плечо, и я получал возможность наслаждаться желанной близостью.

Я думал: кошмары себя изжили, но теперь по снам кочевали другие воспоминания — те, за которые следовало благодарить Махаллат и меня.

Тело в моих объятиях напряглось.

— Мне снились ямы, — прошептала Ева, отстраняясь. — Каково провести там год?

— Вы этого не узнаете, — я мягко погладил её по щеке.

— Я не помню, как заключала контракт.

— Махаллат не отпускала вас, пока…

— Да, ты говорил.

Она завернулась в одеяло и отодвинулась так, чтобы мы не соприкасались.

На прикроватной тумбочке тикали карманные часы. Крышка циферблата была открыта. Цепочка, свернувшаяся змеёй, поблескивала в полутьме.

— У меня для вас сюрприз, — сказал я, вставая с постели, где мне были не рады. И с улыбкой добавил: — Вам понравится.

— Куда мы собираемся?

— Увидите.

Из шкафа Велар достал шапку — старомодную ушанку, кожаную снаружи, меховую внутри. Следом снял с вешалки шубу из серого стриженного мутона. Ева в ней утонула. Подол спрятал колени, рукава-паруса закрыли кончики пальцев. Довершили наряд замшевые сапоги на плоской подошве. Детали одежды сочетались причудливо — точнее, не сочетались — и, глядя в зеркало, Ева думала, что напоминает жену спекулянта из СССР.

— Жарко, — пожаловалась она.

Это был редкий день, когда столбик воображаемого термометра достигал критической отметки, оконные стёкла раскалялись от жара, идущего с улицы, и предметы в комнатах становились на ощупь, как кружка с горячим чаем.

— Прекрасно, — ответил Велар, поправляя на жене пышный воротник. — Значит, там, куда мы направляемся, вы не замерзнете. Возьмите перчатки, — он протянул ей пару вязаного недоразумения с декором из пуговиц, страз и пайеток.

Демон остался в расстёгнутом плаще и неизменном комплекте, который носил, не снимая, — в чёрной рубашке и брюках.

Входная дверь отворилась перед Евой впервые за месяц. За порогом клубился туман, как если бы она собиралась войти в парилку. Плотная горячая мгла пахла серой и пеплом, словно из жерла вулкана валил дым, заслоняя и небо, и землю, и дома, и чёрные скелеты деревьев, чудом сохранившиеся после Огненной ночи.

В объёмной, тяжёлой шубе Ева ощущала себя неповоротливой, не шагала, а перекатывалась. Волосы под шапкой намокли. Дышалось с трудом. Велар кружил с расставленными руками, не зная, с какой стороны подступиться к этому меховому шару. После долгих мучений демон приблизился сзади, подхватил Еву под мышки, и ступни оторвались от земли.

Летели со скоростью автомобиля на полном ходу. Как демоны ориентировались в тумане — загадка. Еве казалось, что она ослепла, но тьма была не чёрной, а белой. За спиной Велар плевался от меха, попадавшего в рот.

Хотелось спросить, какой сюрприз демон приготовил, но на такой высоте, при такой скорости не получалось говорить. Ева словно вернулась в детство и опять села на тот кошмарный аттракцион, где её крутило под разными углами, а потом вырвало на металлические конструкции внизу.

Они покинули полосу тумана и зависли над периной облаков, пронизанной, как дуршлаг, порталами. Их было множество, широких, способных пропустить пассажирский самолёт. Среди тысячи идентичных ходов демон нашёл нужный, крепче прижал Еву к груди и нырнул в облачную дыру, вращающуюся, словно воронка смерча.