кролик в своей норке. И все же, несмотря на ее хорошенькую головку и шейку, ее довольно крупные глаза, любопытные и застенчивые одновременно, она была не слишком привлекательна. Лоб был низким и узковатым, нос слишком маленьким, рот большим, а толстые губы оставались почти неподвижными, даже когда она улыбалась. У нее были хорошенькие маленькие зубки.

С женщинами Берн всегда вел себя несколько церемонно, какими бы ни были эти женщины. А с этой девчонкой из Нё-ле-Мина случай был вообще особый, она была из тех, кто способен возбудить желание как отравляющее вещество раздражающего действия, попавшее на чувствительную кожу, а у Берна кожа была именно такой. И он немного упрекал себя за такое отношение к девушке, понимая, что притягательность просто назначена ей природой. Теперь он открыто признался себе, что находится целиком в руках хозяйки. Ему можно было вовсе не ходить, но коли она пожелала, чтобы он пошел, что ж, он будет рад сопровождать мадемуазель. Хозяйке льстило его доверие, но она считала, что лучше ему пойти. Возможно, у нее было меньше доверия к нему, чем у него к ней. А может быть, ей просто было интересно, как далеко распространяется его безразличие. Вслед за девушкой он вышел на улицу. Большая часть роты по-прежнему дожидалась выплаты жалованья, и когда Берн с девицей проходили мимо, ребята с любопытством оглядывались на парочку.

— Эй, Берн! Пообжиматься собрались? — с ухмылкой спросил кто-то из знакомых.

Берн только бросил на него взгляд и пошел поближе к девушке, чувствуя, как в нем прибывает воинственный дух. Пусть девчонка не такая уж красавица, зато какая осанка, каков поворот головы, каков стиль. Она не замечала устремленных на нее полных желания глаз, прозрачных намеков, дерзких реплик. Ей были безразличны восхищенные взгляды, которыми провожали ее мужчины, приходящие в исступление от воплощенной в ней таинственности, присущей всем женщинам ее нации. Всем своим видом она давала понять, что выбор будет за ней, и выберет она только то, что придется ей по душе. Даже капитан Моллет на другой стороне улицы, отвечая на четкое, хотя и несколько формальное приветствие Берна, взглянул на них с мимолетным интересом.

— Так вот как он тратит свою зарплату. Ну и ну! — пробормотал он вроде как про себя, но парочка навостривших уши свидетелей, включая сержанта-квартирмейстера, уж точно расслышали.

Едва они повернули за угол, девушка заговорила с ним вполне откровенно и по-свойски. Оказалось, двое из ее братьев побывали на фронте, а теперь работают на шахте. У них было что-то вроде бессрочного отпуска, но с обязанностью в любой момент вернуться в строй, и тогда другие, пробыв положенное время в окопах и заработавшие свой отпуск, займут их место. C’est dure, la guerre[84]. При этом она, как и многие другие, принимала войну, считая ее делом столь же естественным и неизбежным, как землетрясение или потребность в пище. Берн обратил внимание, что примерно так же рассуждало большинство сельских жителей поблизости от линии фронта. Они будут пахать землю, сеять и ждать урожая. Будут ждать своей участи, гадая, прокатится ли битва по их полям, как прокатывается по ним засуха или наводнение. В худшем случае, если посевы будут уничтожены, они воспримут это как небольшую оплошность нескольких безответственных генералов. Тогда какая разница, немецкая или британская армия разорила их поля и разрушила усадьбы. Словом, их пессимизм вполне оправдан.

«C’est la guerre[85]», — со смирением скажут они. Любому здравомыслящему человеку ясно, что война есть слепая сила природы, обстоятельство непреодолимой силы, которое никто не может ни предвидеть, ни предотвратить. Их отношение при всей наивности вполне разумно. В войне нет ничего, что противоречило бы человеческой натуре. Это насилие, человеческие страсти и устремления, собранные в единое целое. Это обезличенная и непредсказуемая сила, слепое и бессмысленное движение коллективной воли, неуправляемое и не подлежащее осмыслению. И единственное, что остается, — стойко выносить ее, как выносят крестьяне со всей их горечью и смирением. C’est la guerre.

Скромная маленькая особа, спешащая сейчас рядом с ним с корзиной в руках, осознавала, что война делает жизнь более неустойчивой прежде всего из-за нехватки продуктов и скачка цен, когда продуктов станет еще меньше. Солдата всегда приводят в некоторое замешательство бережливость, дальновидность и здравомыслие гражданского населения. Невозможно было свернуть их с мысли о дефиците вещей и заставить взглянуть на мир с другой позиции, с точки зрения нехватки именно времени. Она была поражена его мотовством. Для чего столько? Под его руководством она покупала цыплят и говядину, яйца и картошку, лук и четыре бутылки вина. Салат и фасоль должны были обеспечить мамашин огород. Кроме того, в придачу к банке мелкого красного винограда в сиропе он взял еще и мягкого сыра. Наконец с закупкой было покончено, и они вернулись домой. Она легонько дотронулась до его руки и поинтересовалась, почему на рукаве нет нашивок.

— Je suis simple soldat, moi… — неуклюже объяснил он.

Mais pourquoi?..[86] — но, заметив его неловкость, она оставила тему, от которой больше ждать было уже нечего, кроме пожимания плечами. А женщине всегда нужно пробуждать в мужчине честолюбие. Страдая от невозможности сделать что-либо, он следил, как она отворачивается, а ему так хотелось бы поцеловать эту восхитительную шейку как раз в том месте, где, открывая ее, черные волосы поднимались наверх, оставляя несколько слабых прядок, казавшихся на солнце почти золотыми. Но тут ее печальное, похожее на мордочку грустной обезьянки лицо с шелковисто-блестящими глазами вновь повернулось к нему, и, снова тронув его рукав, она сказала, что он, если есть такая возможность, мог бы оказать ей большую услугу. Только это нужно будет сохранить в глубокой тайне. Немного удивленный ее тоном, он поинтересовался, в чем дело. Оказалось, что у нее есть дружок, английский солдат, недавно бывший у них на постое. Она назвала его часть. Он написал ей уже три письма, и она написала ему, но он не знает французского, а она знает всего несколько слов по-английски. Она обещала ему, что выучит английский, чтобы написать ему на его родном языке. Может ли Берн помочь ей с этим? Ее ладошка, натертая и покрасневшая от работы, в волнении теребила его рукав. Переведет он для нее его письмо? Поможет написать ему письмо на английском языке? Изумленный и взволнованный, Берн попытался представить себе этого парня,