мысленно увидеть его, как несколько секунд назад, словно в волшебном кристалле, просматривал созданные им самим картины, пока их не зачеркнула ее просьба.

— Restez, monsieur, restez un moment[87], — попросила она, ставя корзину на дорожку. Немного ссутулившись, она коснулась рукой ворота блузки, с видимым усилием просунула ее под корсет, достала письмо и протянула ему. Это было обычное письмо со штампом полевой почты B.E.F.[88] и подписью офицера цензуры, небрежно нацарапанной в нижнем левом углу конверта.

— Lisez, monsieur, Je serai tres contente si vous voulez bien la lire. Vous etes si gentil, et je n’aime que lui[89].

Это было незатейливое письмо, без претензии на заумность, которая становится преградой между личностью отправителя и эмоциями, выраженными в словах. Было ясно, что писал это человек, достаточно тонко чувствующий, но способный сдерживать свои чувства. Ее рука снова принялась теребить рукав Берна, словно уговаривая перевести для нее письмо, и он очень старался, хотя его французский хромал пуще прежнего, поскольку параллельно он пытался по почерку представить себе того, кто пишет. Буквы были четкими и довольно крупными, можно было предположить, что пишет какой-нибудь клерк.

Все в порядке, говорилось в письме, рассказать не о чем, у них затишье, поселок, в котором они расквартированы, покинут местными жителями, осталось лишь несколько стариков; война не может продлиться долго, потому что фрицам теперь уже понятно, что победить они не смогут. Далее следовали три предложения, содержавшие самое главное, что он хотел сказать: «В один прекрасный день я вернусь и найду тебя. Я хочу, чтобы мы снова были вместе и я мог бы чувствовать запах твоих волос. Люблю тебя больше прежнего, моя дорогая». Почерк становился торопливым, как будто что-то мешало ему писать теперь, когда он раскрывал перед ней свою душу.

— C’est tout?

— Je ne puis pas traduire ce qu’il y a de plus important, mademoiselle: les choses n’a pas voulu ecrire.

— Comme vous avez le coeur bon, monsieur! Mois vraiment, il etail comme ca. Il aimait flairer dans mes cheveux tout comme un petit chien[90].

Она спрятала письмо в свой тайник и снова подняла руку, чтобы поправить любимую прическу. Внезапно он испытал острую ревность. Он нагнулся и поднял ее корзинку.

— Ah, mois non, monsieur! — запротестовала она. — C’est pas permis qu’un soldat anglais porte un panier dans lesrues. C’est absolument defend. Je le sais bien. Il m’a dit toujours, que c’etait defendu[91].

«Ой ли?» — подумал Берн, сжимая ручку корзины.

— Je porterai le panier, mademoiselle, — тихо проговорил он.

— Mais pourquoi?.. — испуганно спросила она.

— Parcequ’apparemment, mademoiselle, c’est mon metier, — ответил он, будто бы гордясь таким положением дел.

Она недоверчиво посмотрела на него.

— Vous voulez bien m’aider a ecrier cette petite letter, monsieur?

— Mademoiselle, je ferai tout ce que je puis pour vous servir[92].

Она глянула на него с тревогой и ничего не ответила.

Глава Х

Ты жалеешь о нем? Нет, он не заслуживает сострадания. И ты можешь любить такую женщину? Подумай, ведь она делает из тебя инструмент и играет на нем фальшивую арию. Это невыносимо! Ну хорошо, вернись к ней — потому что я вижу, что любовь сделала тебя ручною змеею, — и скажи ей вот что: если она любит меня, то я ей приказываю любить тебя; если она не согласится, я не захочу иметь с ней никакого дела, разве только ты станешь просить за нее. Коли ты истинно влюблен, ступай — и ни слова больше, потому что к нам идут гости.

У. Шекспир[93]

— Че, нажрался я вчера? — поинтересовался Мартлоу. Он отбросил одеяло и, опершись на левую руку, подогнул ноги так, чтобы их удобно было чесать правой рукой.

— Ну, если сам себе на этот вопрос ответить не можешь, значит, по всей видимости, да, — резонно заметил Шэм. — Тут вот немного чая есть.

— Башка у меня сейчас взорвется, — проговорил Мартлоу, дотягиваясь до котелка с чаем, — а во рту вкус такой, будто я одеяло всю ночь жевал. Да, хорошее тут местечко. Бон! Я б тут на скоко хошь остался. А где же старина Берн?

— На улице. Бреется.

— Он был о-го-го вчерась! Мне нравится, когда старина Берн так вот разойдется и начнет травить свои бесконечные побасенки. Как тебе та, про парня, который развлекался со своей девахой на втором этаже, а окно открытое было, а в это время сержант Томас стучался в дверь этого дома в Милхарборе, в одиннадцать ночи, и просил у старушки позволения поприветствовать ее внучку. Хоть зарежь меня, не пойму, как это люди могут выдумывать такую херню!

— Не мог ты быть сильно пьяным, если помнишь все это, — заметил Шэм.

— Мне было ого как весело, когда мы вывалили на улицу, — признался Мартлоу и посмотрел на входящего в помещение Берна. — Привет, Берн! Я вчера в хлам нажрался?

— Нет, — ответил Берн, рассматривая дело с судебной беспристрастностью. — Нет, я не могу подтвердить, что ты был пьян до невменяемости. Правда, поднимался наверх ты увереннее, чем спускался. И выглядел так, будто боишься рот раскрыть, чтобы не сболтнуть лишнего. Но я не считаю, что ты был вусмерть пьян, Мартлоу. Короче, похоже, ты был в полной загрузке. И очень хорошо все организовал. Я прям вздохнул полной грудью вчера. Было очень мило с твоей стороны вытащить нас в свет.

— Тогда порядок, — сказал Мартлоу. — Я не против, чтобы с утра башка трещала, раз вчера все прошло так здорово. Я вот только терпеть не могу пидоров, которые начинают с утра брюзжать об этом. Знаешь, мой старик дома, он ваще-то отличный малый, но иногда, как переусердствует, такого нагородит, не поверишь. Он был егерем у мистера Сквэла, во как! И